Командиры мужают в боях - [90]

— Что там, Целищев?

— Поросенок.

— Какой поросенок?

— Обыкновенный. Уже зарезанный. Запасливые фрицы попались.

— А еще что?

— Хороший хром на сиденьях. Пожалуй, на две пары сапог хватит. Полно снарядов и патронов. Да ты залезай сам, посмотри на мир из действующего «тигра».

Я нырнул в люк. Мне понравился прицел: уж больно четко все видно. Башня вращалась легко.

— Что будем делать с этими танками?

— Как что? «Тигров» же бить, если сюда полезут.

— А экипажи?

— Подберу из своих артиллеристов.

Когда во второй половине дня противник потеснил 42-й гвардейский стрелковый полк, а его танки, выйдя на наш левый фланг, двинулись прямо на батальонный НП, в самую критическую минуту раздались два выстрела. Болванки целищевского «тигра» раскололи «пантеру». Остальные поспешили отползти назад. Теперь они находились в мертвом пространстве. Тут подоспели наши САУ-100, а в небе появились «илы», и «пантеры» вынуждены были повернуть вспять.

Наши штурмовики часто пролетали над нами на бомбежку: они поддерживали танкистов 5-й гвардейской танковой армии, которая вела бои где-то впереди.

На кургане мы оборонялись и отражали атаки противника в течение нескольких дней. Потом стали готовиться к наступлению на станцию Корыстовка. В это время в батальон был назначен замполитом капитан Федор Николаевич Шелудченко. Что можно сказать о человеке, с которым встречаешься впервые? Смотришь, как он выглядит, слушаешь, что говорит.

— Ну как, комиссар, начнем? — спросил я. — Сейчас батальон пойдет в атаку.

— С чего-то надо же начинать, — спокойно ответил он и закурил трубку.

— Не выпьешь перед атакой?

— Не привык.

— Может, обижаешься, что говорю на «ты»? Но так уж у нас повелось: командир и комиссар всегда на «ты».

— Традиции нарушать не будем.

Роты поднялись в атаку. Фашисты с противоположного берега реки Ингулец вели плотный артиллерийский и минометный огонь. Наши полковые орудия тоже работали вовсю, попарно меняя огневые позиции, чтобы не отстать от стрелковых рот. Указав Сафронову место, где остановиться и поддерживать связь со штабом полка, я вместе с Шелудченко двигался за цепью. Шелудченко шел спокойно, курил трубку, пулям не кланялся. «Кажется, боевой комиссар», — эта мысль несколько утешила меня, потому что, потеряв Нефедьева и расставшись с Ильиным, я не представлял себе, что смогу воевать и дружить с кем-то так же, как с ними.

Противник вел беглый огонь, и мы попали в полосу разрывов.

— Комиссар, бегом к домам!

— Бегу!..

Снова разрыв, совсем рядом: в нос ударил запах гари. Меня отбросило волной. Оглянулся: Шелудченко цел и невредим. Подбежали к постройке и укрылись за нею.

Там увидели двух плачущих женщин.

— Чего ревете?

— Зараз двух ваших убило.

— Где?

— Вон там. — Они показали на то место, где мы только что были сбиты с ног.

— Да нет же! То были мы с комиссаром и, как видите, живы, а плакать, стало быть, не по кому.

— Та нэ может быть, мы жэ бачилы.

— Это мы бежали, точно, — подтвердил Шелудченко.

Роты уже выбили гитлеровцев из населенного пункта.

Лишь немногим из них удалось уйти за реку.

Задача была выполнена. И опять началась изнурительная работа пехотинцев по закреплению рубежа. Понадобилась карта, я стал разворачивать планшет (а у меня он был авиационный, трофейный). Смотрю, целлулоид порван, карта тоже. В планшете застрял довольно большой осколок, левый рукав шинели в нескольких местах пробит.

— Кажется, комиссар, мне сегодня повезло. — И я показал ему осколок и пробоины.

— В другой раз нужно быть более осторожным.

Я вспомнил о Нефедьеве. Взглянув на Шелудченко, сказал:

— Не выходит из головы Андрей Тимофеевич.

Ты, Федор Николаевич, только правильно пойми меня: думаю о старом замполите не потому, что против твоего назначения, а потому, что до боли жалко Нефедьева… Ты и на других не обижайся, если услышишь, что станут говорить: вот, мол, когда был у нас Нефедьев… Хорошего человека и хорошие дела из памяти и из сердца не вычеркнешь…

— А откуда ты взял, что я могу так подумать! — с горячностью воскликнул Шелудченко. — Я уже порядком воюю… Это замечательно, если долго помнят боевых товарищей.

Искренность Шелудченко тронула меня.

— Ну что же… Тогда все правильно… Пойдем поглядим, как гвардия закрепляется, — предложил я. — Хочется, чтобы люди и отдохнуть успели.

Но отдохнуть не пришлось. В течение ночи батальон вел перестрелку с противником через реку, а утром получил новый приказ. Небольшая перегруппировка — и снова атака.

В этих боях были ранены начальник штаба Сафронов и командир санитарного взвода Птахин.

Начальником штаба вместо Сафронова стал командир 1-й роты капитан Мирошниченко, а Птахина прибыла заменить лейтенант медслужбы Зоя Ивановна Зырянова. Появилась она в батальоне так: приехали две повозки с ранеными бойцами, их сопровождала высокая девушка в белой кубанке, из-под которой выбивались пряди белокурых волос. Когда повозки остановились, она вместе с ездовыми начала снимать и переносить раненых, обнаруживая и сноровку и неженскую физическую силу. Была она расторопна, быстра в движениях, но не суетлива, сразу по-хозяйски распорядилась насчет перевязок. Мог ли я предположить тогда, что эта девушка станет моей судьбой, спутницей жизни, матерью трех моих дочерей? Нет, ничего такого я не думал, когда лейтенант Зырянова, закончив разгрузку, подошла ко мне и четко доложила, что прибыла для прохождения службы командиром санитарного взвода.