Командирский перевал - [2]

– А мой от берегов Днепра до Вены рядовым пехоты прошел. Четыре ранения. Не поверите, но вот, ей-богу, когда что-нибудь у меня не ладится – словно отцовские раны болят. Вы хоть своему написали, что повышены в должности?

– Пока нет.

– Пора. Отцам радость, когда сыновья растут. Кстати, вы замечали, Геннадий Михайлович, каких командиров чаще всего вспоминают фронтовики? Нет? А я замечал. Непременно строгих и справедливых, непременно решительных и находчивых. Других как будто и не было на фронте – это, видимо, оттого, что они следа в бойцах не оставили, их просто забыли. Фронтовикам лучше всего помнятся командиры, с которыми они побеждали. А ведь наши солдаты – их дети и внуки. Не думаю, чтобы у них был другой взгляд на своих командиров…

Однако мне пора в штаб, а вам – в роту. Сами проведите разбор обходного марша, потом доложите мне или начальнику штаба…

Со странным чувством уходил Чесноков от комбата. Казалось, не две недели, а, по меньшей мере, два года он служил под началом этого человека, который доверил ему на учении такую ответственную задачу и которого он, в сущности, подвел. Ведь главная тяжесть боя за опорный пункт легла на соседние роты. И почему-то жгло и ныло в плече – в том самом месте, где у отца остался вечный рубец войны.

Поздно ночью в штабную палатку батальона вернулся заместитель командира по политической части, с порога удовлетворительно заметил:

– А вторая-то у нас с норовом, не хотят, видно, хуже других выглядеть. И службу организовали как надо, и машины укрыли – с трех шагов не разглядишь. У каждого командира отделения – огневая карточка. А с водителями целое занятие провели по обмену опытом. Посмотрел их листки-«молнии» – они в каждом экипаже их выпустили. Думал – проформа. Как бы не так! Никого не забыли, и каждому – своя оценка за марш и первый бой. Даже командирам взводов ротный оценки выставил и в «боевом листке» отобразил. Чувствую – задело иных за живое. Так что не зря вы, Александр Петрович, пропесочили Чеснокова.

Комбат удивленно поднял брови:

– Разве я его пропесочил? Он что, жаловался?

– Да нет. Но ведь не хвалили же вы его.

– Не хвалил. Объяснял, как надо брать трудные перевалы. Не знаю, правда, понял ли он главное. Должность у Чеснокова теперь не шуточная, а он только первые шаги делает к своему командирскому перевалу. И вот если первого урока не учтет, снова поскользнется – тогда мы и возьмем его в оборот. Иначе нельзя – без крепких рот нет хороших батальонов и полков. Батальоны и полки воюют ротами. За отставшие машины с него мы, конечно, ещё спросим. А вот то, что он и с половиной роты, не задумываясь, в бой пошел, не засуетился, не застрял на перевале, поддержал нас вовремя – это, ей-ей, по-фронтовому. Нет, я ему этого не сказал, но тут свой характер прорезается. Впрочем, посмотрим, на то и учения…

Снова были марши, встречные бои, отражение контратак и налетов авиации, действия в очаге «ядерного поражения». Вторая рота с её молодым командиром по-прежнему тревожила комбата больше других подразделений. Но опытный глаз майора Воробьева не мог не заметить, как от одного этапа к другому всё более упругой становится ротная колонна на марше, более послушной при развертывании и перестроении, что в атаках приданные ему мотострелки всё ближе держатся за танками, всё увереннее и решительнее встречают внезапные удары с флангов. Перемены были ещё мало заметны, но они говорили всякому опытному наблюдателю, что в роте не отбывают учения – там учатся…

Батальон возвращался в городок, и людям казалось, что учениям конец. Но майор Воробьев никогда не упускал случая лишний раз проверить своих подчиненных в учебном бою. Роты по далеко отстоящим маршрутам совершали марш в предвидении встречного боя. Земля подсыхала после дождей, но вязкий суглинок стал ещё тяжелей для машин, жаром дышали двигатели, и облачка черного дыма вились над колонной. Та же голая, мрачноватая гряда вставала на пути второй роты, только теперь она приближалась к ней с другой стороны. Но подъем здесь был не менее крут. Здесь у гряды начинался рубеж вероятной встречи с «противником», и участникам боя было ясно: верх, скорее всего, возьмет тот, чьи машины выйдут на гребень или обойдут эту длинную высоту.

Командир батальона и начальник штаба одинаково были уверены, что старший лейтенант Чесноков, однажды поскользнувшись, не рискнет во второй раз лезть напрямую и совершит обходной маневр. Но никто не проронил звука, когда колонна, уплотнившись, решительно пошла на подъем по разбитой танковой колее. Гул двигателей удалялся, было видно, как вырываются из выхлопных труб тугие клубки дыма, казалось, на расстоянии ощущалось, как пышут жаром усталые двигатели. Уже минули самый трудный участок, растянувшиеся было машины снова стягивали строй, исчезая одна за другой за горбом крутосклона, чтобы потом появиться на перевале.

– А ведь они пройдут, – удивился начальник штаба.

– Да, считай, уже прошли. Водителей Чесноков подменил, что ли?

– Не исключено, – спокойно отозвался комбат. – Хотя ведь несколько дней в поле, на учениях и для водителей такая школа, которая стоит месяца иной практики. Если эту школу, конечно, использовать с толком. Как бы там ни было, а придется нам идти за ними. Иначе отстанем и боя не увидим… Вот и взял наш молодой ротный свой первый командирский перевал.