Командировка - [6]

Следующей ночью их все-таки обнаружили и открыли огонь, и тут, рассыпавшись и рванувшись вперед, они потеряли Задвернюка и встретили его уже по ту сторону фронта, у своих.

Семнадцать суток длился этот немыслимый переход. Из сорока шести, вышедших 7 января из ворот дома № 4 на улице Русской, лишь четверо пришли в Севастополь.

Позже, в Севастополе, в одном из боев погибнет капитан-лейтенант Иван Федорович Литовчук. При отступлении из Севастополя Лаврухин потеряет Задвернюка и Ведерникова. Самого его, контуженного, последним катером вывезли на Большую землю, и он еще успел довоевать свое и получить медали за освобождение двух европейских столиц.

С падением Севастополя жизнь в доме № 4 по улице Русской стала совсем тяжелой.

Шло время, а с ним не убывала, а, наоборот, возрастала опасность разоблачения. Как ни соблюдали они конспирацию, а все же мог кто-нибудь услышать еле различимый, но особый стук пишущей машинки, приглушенный мужской голос. Мог войти кто-нибудь в неурочный час и увидеть сохнущее мужское белье. Однажды за Пашей, несшей в сумке пачку листовок, увязался что-то заподозривший полицай. Ей едва удалось, быстро свернув за угол, бросить всю пачку за забор ремонтного завода. Полицай догнал, проверил сумку и разочарованно матюгнулся, конфисковав, правда, половину макуха — круглого брикета подсолнечного жмыха. Через два дня, к Пашиному удовлетворению, одну из этих листовок работница завода передала Ане Кузьменко. Значит, не пропали даром!

Месяц уходил за месяцем, и к прямой опасности присоединилась опасность не голода, нет, — голодной смерти. Давно лопнула коммерческая фирма, основанная на первоначальном капитале — половине мешка пшеничной муки и банке подсолнечного масла — выручка от обмена цыпкинских часов.

Им повезло. Паша встретила в городе знакомую — Лину Т. Лина работала у немцев в карточном бюро при бирже труда. И предложила Паше ни много ни мало — сорок карточек, по которым в разных лавках можно было получить двенадцать килограммов хлеба. Восемь килограммов Паша каждый вечер должна была нести на другой конец города, на квартиру сестер Т., четыре — могла взять себе. К ночи она выматывалась так, что ноги не держали. Потом хлебный паек стал уменьшаться.

Но были и удачи. Их маленькая группа выросла, к ней присоединились работница молокозавода Мария Людкевич, кассир кинотеатра «Красный партизан» Елена Митрофановна Шурло, ее дочь Анастасия и рабочий электростанции Малашков, который дал Цыпкину обещание сделать все возможное, чтобы фашисты при отступлении не взорвали электростанцию.

Отступление… Информации у них по-прежнему было мало, и ничто не говорило об отходе немцев, но уже жило в самом воздухе предчувствие освобождения.

В конце сорок третьего года наши уже стояли на Перекопе. Лежа под полом, Цыпкин и Павлов слышали, как гудит от канонады земля.

Весна сорок четвертого пришла в Крым необычно поздно. В первый по-настоящему весенний день восьмого апреля войска второй гвардейской армии прорвали оборону немцев на Перекопе. Девятого апреля по сакскому шоссе в Евпаторию прибывали гитлеровские войска и, не задерживаясь в городе, спешно направлялись на север, к Перекопу. Десятого апреля шоссе ненадолго опустело, а потом на нем опять показались машины, повозки и пешие, пока еще не густые колонны гитлеровцев, но двигались они уже не на север, а точно на юг, к Севастополю.

Одиннадцатого апреля началось бегство. Двенадцатого — паническое бегство. Утром двенадцатого мальчишки-чистильщики пришли, как обычно, на свое место — на углу приморского сквера. Ящиков со щетками и кремом «люкс» при них не было. Они пришли насладиться фашистским драпом.

Впереди еще год войны. Еще будут бои, еще много верст — все дальше и дальше от Крыма на запад — отшагает со своей ротой боец Алексей Лаврухин. Но для Евпатории самое страшное было уже позади. Выйдя утром во двор, Паша Перекрестенко будто впервые увидела на ступеньках, на тропинке прохваченный апрельским солнцем тополиный пух, услышала сквозь тишину ласковый шум моря, и можно было, не оглядываясь, выйти за ворота, не прячась, пройти по улице. Во дворе она увидела Марусю Глушко. Женщины бросились друг к другу и расплакались. Выдержали, выстояли, дождались своих!

Война подвергла Пашу Перекрестенко и Марусю Глушко двойному испытанию, потребовав от них сначала мгновенной нерассуждающей решимости, затем — в течений двух лет — осознанной и непоколебимой верности долгу.

Может быть, им не удалось сделать много. И все же на их долю выпало достаточно, чтобы до конца дней жизнь каждого была освящена общей их памятью. Хотя бы о самом лучшем. О редком мужестве женщин, каждую секунду смертельно рисковавших собой, своими детьми. Об Аниных стихах. О радости освобождения, которую немногим довелось пережить с такой полнотой. О Евпаторийском десанте и о том, чему враг не мог найти объяснения даже через много лет после войны. Написал же в своих мемуарах Эрих фон Манштейн, что 5 января 1942 года в Евпатории вспыхнуло грандиозное восстание мирных жителей и партизан. Это, конечно, не так: партизаны были в горах, а не успевшие эвакуироваться мирные жители, в основном женщины, дети, старики, не были способны на вооруженное выступление, как мы знаем, обратившее фашистов в бегство. Но правда и то, что десант задал гитлеровцам страха, а у страха глаза велики. И еще правда то, что евпаторийцы, чем могли, помогали десантникам. Сам того не зная, Манштейн воздал должное таким, как Прасковья Перекрестенко, Мария Глушко, Анна Кузьменко.