Командировка - [57]

^{Евпаторийский городской комитет партии считает выступление газеты «Известия» правильным.}

^{Савва Стахович Блашкун счел себя удовлетворенным и больше никуда не писал.}

Орешек

Переправу через Неву в этом месте до самого ледостава вершит теплоходик «Тургенев», поспевая к прибытию очередной электрички из Ленинграда.

Остров виден еще с платформы. В просветах плоских улиц, меж стволами и крышами поселка Морозовки, за невидимой протокой, скрадывающей расстояние, он как бы приближен к берегу и в то же время чужд его обжитости — серый, странных очертаний массив, похожий на диковинный броненосец, забытый на здешнем рейде.

«Тургенев» огибает его с «носа». Остров — остановка по требованию, в межсезонье там мало кто сходит. Зато с борта он весь перед глазами, разворачиваясь то северной, то южной своей стороной.

Говорят, лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать. Но вот глядишь на знаменитую крепость, основанную еще при новгородской вольнице на четыре века раньше Петропавловской в истоках Невы, в истоках русской истории, сколько раз упомянутую на страницах летописей и школьных учебников, нарисованную на старых гравюрах и выбитую на медалях, воспетую в мрачных легендах и бравых солдатских песнях, и сразу все слышанное и читаное забываешь, а видишь только последнюю войну. Гигантская подошва войны будто вчера ступила всей своей страшной тяжестью прямо в сердцевину островка, оставив по краям выщербленный камень, рваный кирпич, бледное небо в пустых проемах окон. Не остров — памятник самому себе военной поры. Последующие десятилетия обтекли его, как река, сохранив для нас эти руины почти в неприкосновенности.

Сюда, к Ладоге, к горловине Невы, фашисты прорвались на третьем месяце войны. Чужие солдаты ходили по нешироким улицам деревянного городка, вдоль прямого, как стрела, канала с гранитными петровскими шлюзами и кое-где уцелевшими мостиками, перекинув полотенца, спускались к Неве, где за узкой протокой молчали стены старой крепости.

Затишье длилось двенадцать дней, на тринадцатый крепость заговорила. С ее десятиметровой высоты стен плоский береговой ландшафт оккупированного города просматривался и простреливался насквозь. За каменными плечами старой фортеции, за широким полукилометровым рукавом Невы лежал по правому берегу наш передний край, и сразу же за ним — тыл, полоса советской земли, по которой протянулась рельсами к Ладоге и дальше водой, а с наступлением зимы — по льду знаменитая дорога жизни, живое, неперехваченное горло Ленинграда. Ради этого пятьсот дней и ночей на полкилометра выдвинутый за линию фронта и прижатый к вражескому берегу, как бы в постоянной разведке боем, сражался гарнизон Шлиссельбургской крепости, пока здесь же, у ее стен, не ослабло и не разжалось кольцо блокады.

Пятьсот дней… Немцы разделили остров на квадраты и методично крушили его бетонобойными и фугасными снарядами. Пятьсот дней над островом не оседала шапка кирпичной пыли и пулеметчики на стенах не снимали противогазов. «Я не в силах переносить этот кошмар, — жаловался в последнем письме домой из оккупированного Шлиссельбурга эсэсовец Бехер. — Они, а не мы хозяева положения».

Иногда фашистам удавалось сбить с колокольни флаг, однажды разрушили колокольню, но флаг вновь появился над расщепленной стеной, куда поднял его отчаянный краснофлотец Костя Шкляр. На праздники крепость вывешивала лозунги, на 8 марта 1942 года через громкоговоритель поздравила женщин города Шлиссельбурга.

Гитлеровцам не только не удалось взять Орешек, но даже и расколоть его проломом, чего добились в предыдущую осаду двести сорок лет назад бомбардиры фельдмаршала Шереметьева, пробившие в трех местах шестиметровую толщину стен. Петровские пушкари брали меткостью, снимая со стены верхний слой камня, потом пониже следующий, «раскрывая» ее сверху, пока, как пелось потом в солдатской песне, не «растворились ворота не проделаны, а проломаны из пушек ядрами…» И Петр сам прибил над воротами ключ, вернув России Орешек, Нотебург — ореховый город, как назвали его шведы, девяносто лет владевшие островом, названным отныне Ключом-городом, Шлиссельбургом.

Но ключом в Европу стал Петербург, замком для него — Кронштадт, а для Шлиссельбурга началась его новая — мрачная слава. «Зело жесток сей орех был», когда его штурмовали, но и тюрьме нужны крепкие стены. А Шлиссельбургской крепости отныне суждено было стать местом заточения для самых опасных государственных преступников.

Их и поначалу не счесть: сестра царя Мария Алексеевна, первая жена царя Евдокия Лопухина; то жертвы временщика Бирона, то сам Бирон с семьей; в одном из казематов в большом секрете содержался несостоявшийся император Иван VI.

Но вот весной 1792 года тайным указом Екатерина II отправила в Шлиссельбург злостного своего врага — просветителя и общественного деятеля Н. Новикова («везти же его так, чтобы его никто видеть не мог»).

Узника привозили сюда в зашитой рогожами кибитке, а по прибытии, независимо от своего социального положения, он лишался имени, звания, значившись «безвестным за номером таким-то». Казематов не хватало, и был построен «секретный дом», куда после приговора доставили семнадцать декабристов, «безвестных» братьев Бестужевых, Кюхельбекера, Иосифа и Александра Поджио, Ивана Пущина…