Командировка - [8]

— Ты где шляешься, Натали? Почему тебя дома нету?

— На вызовах была. — Голос еле слышно донесся из потустороннего мрака, и я испугался. Я так испугался, что мое размягченное тряпичное тело чуть не расползлось в бесформенную кучу.

— Наташа, милая, что с тобой?!

— Ничего.

— Ты не больна?

— Нет, но очень устала. Не звони мне сегодня, Витя. Пожалуйста.

Мрак, клубок мрака пополз оттуда по проводу, и я ясно увидел: из трубки вытекла струйка серого едкого дыма и устремилась к форточке.

— Натали, ты что придумала?! Ты что придумала? Давай объясни!

Наташа ответила бесцветным тоном:

— Я думаю, нам лучше расстаться. Правда лучше, Витя.

— Ах так! Давай! Давай расстанемся. Думаешь, буду умолять? Жди, как же. Сиди и жди у телефона. Сейчас приползу на брюхе. Только переоденусь. Жди!

Швырнул трубку на рычаг, но силы у меня осталось мало, и телефон даже не вздрогнул. Через минуту я опять набирал ее номер. Глухо. Она его отключила. Это я ее научил отключать телефон. Раньше никогда такого не было. Ладно.

В любви все одинаково юны.

Накинув плащ на пижамную куртку, я выскочил из дома. В ее окне горел свет. Я поднялся и позвонил — ни звука. Позвонил еще и еще, потом постучал, я ведь знал, что она дома. «Наташа! — позвал я негромко, соблюдая все же приличия. — Открой, не сиди, как мышь!» Ни звука. Я нажал звонок и не отпускал минуты две. Молчок.

«Может быть, она ушла, спустилась на втором лифте, пока я подымался, мелькнула у меня утешительная догадка. — Невероятно, чтобы она была дома и не открыла. Вот так просто взяла и не открыла».

Саданув напоследок в дверь кулаком, я вернулся на улицу, взглянул на ее окна. Свет был потушен.

Дома я сел в кресло и погрузился в прострацию.

Только время от времени механически набирал ее номер. Так я и ночь провел: лежал, иногда вставал и пил на кухне воду. Проглотил две таблетки димедрола — не помогло.

К утру у меня заныло левое плечо, боль постепенно опустилась в руку и пальцы онемели. Я высосал лепешку валидола. С таким же успехом мог съесть весь тюбик.

Тщетно молил я о помощи разум, так часто выручавший меня в житейских передрягах. Это мучительное размягчение воли было ему незнакомо и неподвластно. Мой мозг отключился там, на площадке перед ее дверью, и теперь меланхолически наблюдал за мной со стороны. С чем сравнить эту пытку? Пожалуй, нечто похожее я испытал после наркотического укола перед операцией, когда еще не уснул, но не в силах был пошевелиться, даже слова не мог сказать.

Если бы Наталья вдруг вошла сейчас в квартиру, у меня не хватило бы сил ни обнять, ни ударить ее.

Благодарю тебя, милая, и за это, хотя я чуть не сдох в ту ночь.

К утру отдохнувший самостоятельно мозг подсказал мне спасительную версию происходящего. «Она сумасшедшая, — подумал я с облегчением. — И живет по своим законам, вне обычной логики. Отсюда ее внешнее постоянное хладнокровие, создающее видимость неуязвимой брони. Это не хладнокровие вовсе, а самопогружение сумасшедшей. Она не хочет меня погубить, нет, может быть, даже по–прежнему любит, и не ведает, что творит. У нее приступ шизофрении. Она не знает, что необходима мне. Не знает — поэтому и не открыла, и не звонит, и холодна. Я ведь тоже не отвечал на ее звонки. Наташа — маленькая обезьянка — подражает мне, и только. Я сам во всем виноват, из кожи лез, чтобы ее подчинить себе, выдавить из нее непокорство, превратить в рабу — по привычке, по привычке, а она ничего этого не понимает, потому что живет по своим законам. Ее бедный умишко бьется в тисках безумия, как галчонок в клетке. Птички все на веточке, лишь я, бедняжка, в клеточке. При этом она лечит людей, растит дочку Леночку, мужественно пытается быть, как все, — здравомыслящей и счастливой».

На службу я не пошел, позвонил Владлену Осиповичу и наврал, что нагрянули родственники из Саратова. Перегудов, кстати, любит отпускать подчиненных на день–два своей властью, это дает ему ощущение реального превосходства.

Был четверг, нечетное число — у Наташи утренний прием. Побрившись и приняв душ, я побрел в поликлинику. У ее кабинета три человека — я занял очередь, сел. Надо бы поймать момент, когда она останется одна, когда медсестра отлучится. Иначе что же.

Я ждал. На сердце было тихо и пусто. Март шуршал в окна поликлиники первой капелью. Ранняя весна в этом году.

Сестра выходила и возвращалась, бросая быстрые взгляды на сидящих. Когда она выскочила в очередной раз с кипой медицинских карточек, я догнал ее в коридоре:

— Девушка, передайте, пожалуйста, Наталье Олеговне, ее муж ждет.

— Хорошо, — не удивилась, бровью не повела.

Наташа вышла из кабинета, заметила меня, свернула по коридору направо, торопясь и не оглядываясь.

Все во мне перевернулось от радости. Как это я жил прежде без нее?

У кабинета главного врача — предбанник, стоят стулья у стен и огромный пыльный фикус под окном.

Около фикуса мы и встретились.

Матовый овал бледного лица, речное течение взгляда, мальчишеская улыбка, на груди болтается фонендоскоп — как я мог жить без нее?

— Натали, ты сумасшедшая. Я тебе зто прямо говорю, как специалист.

— С сумасшедшими обращаются бережно, — металлический голос с привкусом лесных шорохов.