Командировка - [59]

— А если так ехать, как сейчас?

— Если беспрепятственно, то будем в срок, как указано в распоряжении.

Июльский денек раскинул светлые крылья над прекрасным черноземным миром. Я чувствовал себя здоровым и веселым. Да и как можно было о чем–то тужить, сожалеть и плакать, видя эти яркие летние краски, впитывая кожей густой лиственный сквознячок, жмурясь от жгучего изобилия целительных ультрафиолетовых лучей. Земля по обочине отливала ослепительным антрацитом, листья деревьев проскальзывали на лазурном фоне неба гениальными зелеными мазками, шоссе вдавливалось под колеса серебристо–лоснящейся лентой. Поля колыхались маревом гречихи, над ними захлебывались в истоме пичужьи звоны.

— И то, — сказал шофер, которому надоело мое тупое сигаретное сопенье, — взять хотя бы «мерседес». Американского выпуска, из Детройта, к примеру. Я тем годом гостил у брата в Ленинграде, а у него кореш в посольстве работает. Брательник говорит, хочешь на «мерседесе» прокатиться? Я говорю: давай. Сделали. Кореш пригнал «мерседес», сели, едем. Ну и что вы думаете? Вы ездили в «мерседесе»?

— Не случалось.

— То–то и оно. Сидишь, как в подушках зарытый, и вроде мотора нету. Ни звука. Только так, тихонько–рр–рр! — будто котеночек мурлычет. Комфорт! А сзади, где сиденье, гляжу, какая–то дверца вроде шкафчика. Чего такое? А кухня. Там тебе и холодильник, и плитка, и капсула для термосов. По дороге, допустим, проголодался, достал кастрюльку — спереди крышка откидная в сиденье — столик, похлебал горяченького супчику, кастрюльку на место, в капсулу — ехай дальше сытый. Комфорт? — под влиянием потрясающего воспоминания шофер как–то нервно крутнул баранку и едва не завалил машину в кювет.

— Вы сами–то из Москвы?

— Ага.

— И что же, ни разу в «мерседесе» не прокатились?

Я не хотел его до конца разочаровывать:

— В «мерседесе» — нет, а в «ролс–ройсе» было дело, подфартило разок.

— И как?

— Что говорить, никаких сравнений. Как в раю.

Шофер поглядел на меня с одобрением, протянул пачку «Шипки». Я достал свою «Яву».

— Хорошие сигареты. У нас нет.

Мы задымили, несколько сближенные духовно общими интересами. Курево, машины, теперь, конечно, спорт. О да, как говаривает Натали.

— Как наши с испанцами сыграли, не знаете? — спросил я.

Вопрос оказался болезненным, и некоторое время водитель молча, остервенело затягивался дымом. Ответил с угрюмым сарказмом:

— Сыграли, чего ж не сыграть. Выпустили их на поле, они и сыграли. Нас выпусти, и мы сыграем…

Машина запетляла и чуть не врезалась во встречный грузовик.

— Да-а! — сказал я. — Нету у нас футбола. Так играем, по принципу бей — беги. А почему, спрашивается, нету?

— Иэ-х! — он так резко повернулся, что, казалось, треснули шейные позвонки. — Этот–то, который народный артист комментирует, совсем сбрендил. Всему рад. Наш, орет, Старухин лучше всех в мире играет головой. Надо же придумать! Нашел все же, чем похвалиться. Старухин — головой! Слыхали? Если головы деревянные, чего же ими не играть. Были бы у нас с вами деревянные тыквы, и мы бы сыграли.

— Звезд нету, — заметил я. — Так, перебираешь в уме, некого назвать. Один Блохин резвится.

— А чего он резвится, чего? Какой толк? Не–ет, пока их всех не разгонят — толку не будет. Всю федерацию надо разогнать, а потом собрать заново.

Я глубокомысленно закивал, поддерживая суровое, но справедливое предложение.

— Вот она, дачка–то. Смотрите.

За поворотом, чуть ниже уровня шоссе, ярким ковром зеленели густые сады и украшенные немногочисленными башенками разноцветные домики. Водитель свернул на обкатанный проселок и через минуту вырулил в царство тишины и медовых ароматов. Бросалось в глаза, что, кроме декоративного штакетника вдоль дороги да прямых линий шиповника, очерчивающих границы участков (каждый соток по двадцать, не меньше), тут не было заборов. Дачи без заборов — что же это такое? Непривычно как–то.

Перед одной из дач мы затормозили, водитель пошел открывать ворота (странно и одиноко нависавшие над низеньким штакетником), и мы въехали под брезентовый навес. Что–то мне все это напоминало: и ворота, точно возникшие из воздуха, и навес–гараж, и расположение этих дач, выныривающих из–за поворота навстречу путнику, как мираж, — что–то напоминало детское, милое, незабвенное. Если бы не деревья, не гравий дорожный, не домик, глядящий на нас тесовым крылечком, если бы не человек в шортах, спускающийся с крыльца и машущий нам панамой, если бы не мое паршивое, в общем–то, настроение, я бы, скорее всего, вспомнил. Так остро захотелось вспомнить, догнать, зацепиться крючком памяти за некий проблеск в прошлом. На миг показалось, что это важнее всего — вспомнить, вернуться, отрешиться от происходящей минуты. Но я не вспомнил. Не успел.

Сам товарищ Никорук спешил к нам, издавая приветственные возгласы, размахивая панамой. Он кричал: «Привет, московский гость! Привет, дорогой коллега!» — и, пожимая его мощную, властную руку, я сразу почувствовал: вот человек из тех, которые твердо знают, чего хотят. Из–под белесых густых бровей смеялись глаза, в которых не было ничего двоедушного, а была одна лишь торжествующая уверенность, что случилось — сошлись наконец два хороших человека, необходимых друг другу.