Командировка - [58]

Все–таки несколько раз я тянулся к телефону, как жаждущий к кувшину — и пить хочется нестерпимо, и неизвестно, не яд ли там налит доброжелателями. Давненько не был я сам себе так противен, не ощущал давненько так мощно своей зависимости от другого человека, от постороннего, в сущности, существования.

И когда телефон неожиданно вздыбился резким звонком, я вздрогнул от радости. Кто–то добрый милостиво протягивал мне отвлекающую игрушку.

Шурочка звонила, Шурочка, взбалмошный дружочек.

Она долго дышала в трубку молча.

— Гражданка Порецкая, это вы? — спросил я наверняка. Кто еще мог в этом городе дышать мне в трубку? Не директор же.

— Извините, Виктор Андреевич… вы ушли, даже не попрощались. Я подумала, может быть…

— Ты правильно подумала. Но нам следует соблюдать строжайшую конспирацию.

Она не знала толком, зачем звонит, а позвонить ей хотелось.

— Вы что делаете, Виктор Андреевич? — опросила Шурочка после паузы, потраченной на осмысление ситуации. Нескромный вопросец, надо заметить.

— Ничего особенного. Принял микстуру, а теперь прогреваю поясницу.

— У вас что–нибудь болит? — Когда юное создание задает подобный вопрос, то так и кажется, что тебя подозревают в осквернении святынь.

— Особенно ничего не болит, Шурочка. Привычная хроническая ломота во всем теле. По–научному — старческий маразм.

— Маразм — это, кажется, когда с головой…

— С головой — уже последняя стадия. У меня первичные проявления.

Еще пауза, еще вдох и выдох, и — бултых!

— А хотите, я покажу вам город?

— Я его уже видел утром.

Самолюбие современных девиц (я сужу по Москве) устроено наподобие резинового коврика: если на него наступаешь — он пружинит, и только. Никаких следов. Шурочку я не хотел обидеть.

«Зачем ты дразнишь меня, — подумал я. — Ты что — слепая, не видишь, что нельзя? Я не нуждаюсь в том, что ты могла бы мне дать. И уж тем более ничего не могу предложить взамен».

Все это я подумал после того, как она звонко пропела «до свидания», и после того, как я шаловливо кукарекнул «пока!». Настроение мое стало таким, что пойти бы в ванную, напустить воды и нырнуть, не раздеваясь, на дно. Грязь какая–то из меня истекала, я обонял ее запах в гостиничном номере. Тошно, скверно, подло…

В коридоре я столкнулся с горничной, которая сопровождала администратора Буренкова во время утреннего обыска. Лицо смущенное, растерянное, пальчиками теребит фартук.

— Вы простите за утрешнее… Я ведь не сама, я по службе. Он чего прикажет, то и делаем.

— Почему вы так волнуетесь?

— Ну как же… Вы жаловаться станете, — она раскраснелась, как девочка. — И так на меня уж была недавно жалоба. Он зуб на меня имеет… Коварный он.

Я успокоил, как мог, испуганную женщину.

— На меня он тоже зуб имеет. Как бы ему этот зуб не обломали.

— Что вы, что вы, — женщина замахала руками, отпустив передник. — У него такие знакомые везде. Ему все сходит… Значит, вы не будете на меня жаловаться? Правда, не будете? Хотите, я вам белье перестелю?

— Он вам велел за мной приглядывать? — спросил я.

— Велел, велел. Не сама же я… На меня хорошие постояльцы никогда не в обиде.

— Не беспокойтесь, я жаловаться не буду. И его не бойтесь. У него все–таки одна голова, не две.

Я протянул ей рубль, но она не взяла — нет, нет, что вы…

Проглотив, почти не пережевывая, две сморщенные бледные сосиски в буфете, я вернулся в номер. Выкурил сигарету у открытого окна и лег спать. Я так измотался, что, казалось, прикоснуться щекой к подушке и — айда! Не тут–то было. Мутная пелена полубодрствования заложила уши. Наверное, наступила та стадия усталости, когда организму труднее всего переход из одного состояния в другое. Мне чудилось, будто кто–то ходит по коридору, пытается открыть дверь. Я слышал невнятные голоса, смех, звуки музыки. Сознание тревожно вытягивало свои щупальца на каждый раздражитель. На меня покушались демоны замкнутого пространства.

«Наталья, — думал я. — Наталья свет Олеговна! Какое счастье, что ты есть где–то там, что смеешься, спотыкаешься, злишься, морщишь брови, лечишь своих симулянтов. Я приеду, и ты дашь мне больничный по блату, а?»

22 июля. Суббота

Я еще не успел побриться, когда постучал и вошел шофер. Вошел и бухнул, как выхлопная труба:

— Вы Семенов, что ли? Тогда поехали.

Внизу, в вестибюле, на обычном своем месте, откуда видно сразу и лестницу, и входную дверь, и газетный киоск, дежурил администратор Буренков. Его нижняя губа при моем появлении зависла на подбородок наподобие окурка сигары Мы официально поздоровались, и я доложил Буренкову, что жалоба на него написана, но еще не отправлена, и с довольным видом похлопал себя по карману штанов. Он улыбнулся в ответ, при этом губа его запрыгала, точно он передними зубками расколол орешек.

У входа в гостиницу сверкал никелем шикарный лимузин — «Волга» бежевого оттенка. И в прежних командировках случалось, что мне подавали авто, как крупной шишке. Я считал это дурным знаком.

Через несколько минут мы мчались по загородному шоссе.

— Далеко ли до конечной цели путешествия? — спросил я у водителя.

— Как ехать, — отозвался коричневый кожух, — зависит от этого.

Я понял, что имею честь беседовать с человеком философского склада ума.