Командировка - [39]

Листочек с завещанием я обнаружил совсем недавно, перебирая домашний архив — тетради отца, его письма с фронта, пакеты с фотографиями, пожелтевшие от времени какие–то квитанции, счета, записки — все, что так бережно сохраняла мама в нижнем ящике комода. Прочитал и понял, что мама нарушила волю своего отца и даже никому не показала его завещание, утаила. Домик и участок были проданы, и вырученные деньги поделили поровну между братьями, моими дядьями, и сестрой. Перстень, действительно редкий и дорогой, можно сказать, фамильный, неизвестно какими путями попавший еще к прадеду Сергея Сабурова (предположить, конечно, можно какими: в жилах деда текла кровь донских казаков, его предки, вероятно, бывали в веселых набегах на турецкие берега и отечественных купчиков в лихие дни гладили против шерстки — так что глупо было бы утверждать, что перстень заработан честным трудом) — этот грешный перстень остался у матери и теперь принадлежит мне.

Я часто разглядываю его и вспоминаю самых дорогих для меня людей, которых больше нет. Их нет, они покинули меня и остались во мне — до тех пор, пока и я не закончу свою беготню. По отдельным маминым рассказам, по эпизодам, по обмолвкам, которые я бессознательно удерживал в памяти, я могу довольно ясно и полно представить картину их встречи. Отец мой Андрей Степанович — не всегда был офицером и не всегда был курсантом, а сначала, в те дни, когда свела его судьба с Катей Сабуровой, он был типичный семнадцатилетний бродяга, безотцовщина, дитя Москвы тридцатых годов, в которой было густо намешано всего и всякого; свежие побеги нового быта прорастали в густом тумане старорежимных и посленэповских испарений. Москва — днем благополучная и умытая, расцвеченная алыми косынками комсомолок, звенящая бравурными маршами, к вечеру странно затихала, ощеривалась подворотнями и становилась опасной и настороженной. По призрачным улицам скользили таинственные фигуры в длиннополых пальто, тишину изредка разрывали яростно дребезжащие милицейские свистки, а шуршание по асфальту немногочисленных еще «эмок» напоминало непривычному уху змеиное шипение. По городу, соприкасаясь локтями в трамваях, теснясь у светофоров, проходили мешочники и герои, первопроходцы и проходимцы, мечтатели и добытчики — чудесное смурное время неопределенности, обновления и сумасшедших надежд. Передышка между грозами, грань между светом и тьмой: старинная, пыльная, закопченная, великая Москва торопясь сбрасывала многовековую кожу.

Андрей Семенов, краса и гордость замоскворецких четырех проходных дворов, не сомневался в своем светлом будущем. Он собирался защищать родину и, с блеском окончив школу, отнес документы в высшее военное заведение. В графе «родители» гордо проставил: «Отец неизвестен» — и стал спокойно готовиться к экзаменам. Однако кому–то все же оказался известен его отец, пропавший без вести в двадцать четвертом году, владелец двух бакалейных магазинов некто Иннокентий Прохорчук.

Документы Андрею вернули по почте без всяких объяснений. Недоумевая, он помчался в деканат выяснять, что случилось, но к декану не попал на прием, а попал в небольшой кабинет без таблички, где за столом сидел усталый, с серым лицом человек в армейском кителе. «Зачем же ты, братец, написал, что отца не знаешь? — спросил человек, зябко поеживаясь. — Твоего отца многие знают, а ты, значит, один не в курсе?» — «Нет, не знаю, — ответил Андрей. — А если вы такой знающий, то разъясните». Дело в том, что Андрей действительно не знал, кто его отец. Несколько раз (давно) пытался поговорить с матерью на щекотливую тему, но та принималась сразу плакать навзрыд, и он отступал. А потом привык. Подумаешь, нет отца, у многих в ту пору не было отцов.

В детстве он создавал воображением образ лихого красногвардейца, мчащегося с обнаженной шашкой, рубящего беляков, как капусту, и с небрежной улыбкой погибающего в чистом поле, в окружении своих товарищей красных конников. Повзрослев, Андрей, естественно, начал подозревать, что его появление на свет было обставлено не совсем как должно, и от этих нехороших мыслей проникся особенной болезненной жалостью к своей несчастной, одинокой матери. Человек в армейском кителе, брезгливо морщась, подробно рассказал ему о пропавшем папаше, нэпмане и недобитой контре. С Андреем случилось мгновенное умопомешательство, он шагнул к столу и намерился опустить на голову обидчику чернильный прибор, но тот оказался и шустрее, и опытнее в подобных штуках. После короткой схватки он болевым приемом заломил будущему разведчику руку за спину, довел, матерясь, до двери и вытолкал вон.

Сердце Андрея налилось терпким ядом недоумения и обиды. Он не мог переварить противоречие. Что такое? Все пути открыты, неограниченные возможности, труд, как праздник, общество счастливых людей, музыка с утра до ночи, не ленись, товарищ, пробуй, дерзай, твори, гляди смело вперед, страшными усилиями, неисчислимыми жертвами завоеван этот мир, — и Андрей готов был дерзать, творить, защищать, шагать в ногу со всеми, иного для себя не представлял. И вдруг открывается, что именно для него ходу нет. Лбом в стену. Почему? Потому что отец, которого он в глаза не видел, враг. Ну и что? Даже если так? Он–то при чем? Он, Андрей Семенов, человек с чистой совестью, ясными представлениями о жизни, готовый зубами грызть врагов мировой революции. Хотя бы и отца, если понадобится. В честном бою, наповал. Кто не с нами, тот против нас. Но он–то с нами, с нами!