Командир атакует первым - [16]

Мы не успели с Ганенко переброситься даже парой слов. Генерал торопил:

- Давайте, старший лейтенант, к самолету - и в готовность. За Шевчука не волнуйтесь, будет на месте.

Действительно, к двенадцати часам, после изнурительной тряски в кузове полуторки, я был среди своих.

Трудно сказать, кто больше радовался моему возвращению - я сам или ребята. Командир полка подполковник Кутихин - спокойный, выдержанный человек, не поддающийся, как он говаривал, минутным эмоциям, - обнял меня и расцеловал. И обнял-то так, что я невольно вскрикнул от боли.

Мой первый вопрос - о Степане Карначе. Наперебой летчики рассказали, что Степан сел на вынужденную, но рядом с аэродромом. Ранен в ногу, отправлен в Краснодар, в госпиталь.

- Шевчук, ты же у нас с довольствия снят и зачислен в списки пропавших без вести, - с досадой вспомнил начальник штаба полка майор Безбердый. Командир сегодня извещение родным подписал! - И он побежал в штабную землянку.

Оказалось, что Степан, ведя тяжелый бой с тремя самолетами (один он уже сбил), сумел рассмотреть, как вспыхнули два самолета - "мессер" и Як-1. Однако ни одного парашюта он не увидел. И это понятно, ведь судя по рассказу командира стрелкового полка, меня выбросило из самолета над самой землей.

Майор Безбердый с улыбкой протянул бумагу:

- Возьми на память. Теперь долго жить будешь. Только сейчас, читая этот трагический для моей жены документ, я понял счастье возвращения, представил, что было бы с Шурой, получи она извещение, гласившее, что "ваш муж, лейтенант Шевчук Василий Михайлович, пропал без вести после одного из воздушных боев".

Я не говорю о горечи утраты. В то время тысячи семей получали известия о гибели родных - и это невосполнимое горе. Но меня ужаснуло, что, погибни я, фамилия Шевчук навсегда осталась бы в списках пропавших без вести. Хотя извещение и давало надежду близким на возвращение без вести пропавшего, случалось такое редко. И человек считался ни живым, ни мертвым.

Вражеское наступление продолжалось. Возвратившиеся с задания летчики рассказывали, что немецко-фашистские войска продвинулись на южном побережье полуострова уже на тридцать километров. На нашем фланге идут ожесточенные бои.

Прилетевший Иван Ганенко сообщил, что немцы почти у самой Семисотки. Авиационный полк перебазировался на Таманский полуостров, куда-то под Анапу.

- Взлетали, на полосе снаряды рвались, - закончил он свой невеселый рассказ.

В этот вечер в землянке летчиков не было обычных разговоров о всякой всячине. Каждый думал об одном - о тяжелых боях, которые шли в нескольких десятках километров от нас. И только изредка, когда кому-нибудь становилось невмоготу от тяжелых мыслей, обменивались незначительными репликами.

- Говорят, что наш полк - в тыл, на переформирование, - без всякого выражения произнес вдруг Головко.

На эти слова среагировали все. Особенно горячился Ганенко:

- Не поеду! Убейте, не поеду. Тут каждый летчик, каждый самолет на счету, а они - в тыл. Комиссар, как считаешь? - обернулся Иван ко мне.

Что ответить ребятам? Я сам считал, что в тылу и мне делать нечего. Драться нужно. Ведь авиации так не хватает!

Но об этом я только подумал, вслух же сказал то, что должен был сказать:

- Прикажут - поедем в тыл. Это значит, что на наше место пришлют свежий полк, а может быть, и не один. А главное, не волнуйтесь. Я, например, не отвечаю за достоверность информации лейтенанта Головко.

И тут же вспомнил, каким виноватым Виктор Головко выглядел в первые минуты встречи.

- Командир, из-за меня все случилось, - опустив голову, тихо проговорил он, когда мы остались одни. - Нужно было мне до конца с вами... Я же спокойно до аэродрома долетел, ничего не случилось. Может, и бой провел бы...

Как мог, успокоил я его. Тем более что на его самолете действительно была повреждена система охлаждения.

Сморенные усталостью тяжелого дня, пилоты засыпали. А я, оказавшись в привычной обстановке, среди своих, заснуть не мог. И безмерно был счастлив, что попал наконец домой, и тревожился: что будет завтра? Остановим ли немцев? Как Степан, когда с ним увидимся? О себе не волновался, почему-то был уверен, что спина скоро перестанет болеть. Сегодняшний день доказал, что передвигаться я могу, пусть даже с посторонней помощью. Если вспомнить, что неделю назад, в первые дни после прыжка, был не в состоянии пошевелиться прогресс очевиден. "Значит, должен поправиться, значит, буду летать", думал я, засыпая под далекий пока еще гул передовой, под мерное дыхание уставших товарищей...

Противник наступал по всему Керченскому полуострову. Главные его силы, действуя вдоль Феодосийского залива, быстро продвигались вперед. Развивая успех, они стали угрожать тылам нашей 51-й армии. Ее войска вели ожесточенные бои в районе Керчи, прикрывая эвакуацию наших частей на Таманский полуостров. Авиация противника ожесточенно бомбила и штурмовала районы переправ. Летчики делали по пять-шесть вылетов. Но не хватало горючего, боеприпасов. Вылетая небольшими группами, мы в каждом бою с превосходящими силами врага несли потери.

Ребята не появлялись целыми днями. Я еще больше чувствовал свою беспомощность, проводя долгие часы в одиночестве. Успокаивал себя тем, что мне с каждым днем лучше и в конце концов встану на ноги, а главное, начну летать. Часто, когда никого не было в комнате, пытался подняться и сделать хотя бы несколько шагов самостоятельно - не получалось. Острая боль, казалось, что позвоночник прокалывают раскаленные иглы, - и я, почти теряя сознание, падал на брезент.