Колыма - [117]

— Когда уехали вы оттуда?

— Десятого

— А домой когда вернулись.

— Пятнадцатого марта. Как раз на день рождения свой.

— Кто вас видел в этот день в селе?

— Вся бригада. Обмывали меня. Рожденного.

— А письмо от кентов когда и?

— Это через месяц. После суда.

Следователь поговорил с рыбаками. С каждым в отдельности. Потом, вернувшись в Анапку, вместе с Костей, поднял билет обратного рейса. Да, день прибытия этого рейса был отмечен пятнадцатым марта. Возвращение Кости с сыном в село а этот день подтвердили многие. Почта подтвердила, что за все годы Косте пришло единственное письмо. В нем говорилось, что кент отбывает на Магаданском курорте, а труп гуляет. Где? Неизвестно.

— Иди! Иди домой!

— Совсем. К Митяньке! Вы не отберете его у меня

— Нет! Расти его человеком! — простился с Костей Яровой.

— В Оссору Яровой вернулся на следующий день. Усталый, невыспавшийся, он злился, что идет лишь за тенью убийцы. А она прячется по углам, заманивая его в передряги, ловушки. Сколько раз она ставила его между жизнью и смертью, словно проверяла на каждом шагу. Сколько раз она смеялась и заставляла сомневаться. Все ждала, что отступит он, повернет, покорится неудаче.

Оссора — центр Карагинского района. Рыбацкий поселок, вытянувшийся длинной веревкой домов вдоль берега моря. Здесь каждый дом пропитан запахом моря, рыбой, штормами, слезами рыбачек, смехом рыбаков, вернувшихся с путины. Сюда, на эту землю, политую слезами и потом, едва согретую нещедрым солнцем, приехали пять лет назад два преступника. На поселение. Один стал отцом. И рыбаком. А вот второй — Муха? Он отправлен отсюда. Из Ягодного. На Сахалин. Бывший убийца. Бывший ли? Кем он был здесь? За что его переотправили.

Анапка и Ягодное — один полуостров, один район, одно солнце, одно море. Но от одного села до другого так же далеко, как от жизни к смерти.

От острова Карагинского, где был на поселении Муха, до Анапки, где жил Медуза, пять часов хода. Их разделило море. Разорвав землю своей рукой, оно отбросило остров от земли, как отшельника. И вот он стоит в тумане чужим странником. Те же штормы его избивают, то же солнце смотрит на него. Но земля, берег далеки, как чужой порог. Один остался, другой уехал. Он как этот остров — чужой земле этой. Он ли эта тень? Он ли?

В районном отделении милиции Ярового встретили приветливо. Долго расспрашивали об Армении, о жизни в ней. А когда узнали, зачем он приехал, всполошились.

— Убийство? Не Медуза? Слава Богу! — вздохнул начальник милиции.

— А теперь второй — Арсений. По кличке Муха. Я знаю, что он отправлен на Сахалин. В данном случае меня интересует — за что он выслан отсюда, и как он себя проявил здесь? — спросил следователь.

— Муха? Это тот, что жил в Ягодном? На острове Карагинский? — припоминал что-то начальник милиции.

— Да. Этот.

— Помню. Эдакий верзила. Он там с одним нашим мужиком жил. С Николаем. Тот старшиной катера работал. Погиб. Волки задрали.

— Кого? — опешил Аркадий.

— Николая.

— А-а.

— Так вот они почти год жили на этом острове вдвоем. Если не считать волков. Но тоже как волки — по разным домам. Видно, не поладили меж собой.

— Причины знаете? — спросил следователь.

— Нет. Николай не говорил ничего.

— А кем работал Муха?

— Коптильщиком. Рыбу коптил. И надо заметить, к его чести, отменным мастером стал. Зимою он дрова заготавливал. Правда, особых подробностей о его работе я не знаю. В госпромхозе надо спросить. Они помнят. От них он там работал, может кто-то общался, знают лучше. Я только об одном случае знаю. Этот Сенька, в тундре, голыми руками волка задушил. Матерого. Я, когда услышал о том, своим ушам не поверил. Человек — волка! На это навык надо иметь! Не зря убийцей был. Ох и не зря! Волк — стальная пружина. Это — заряд. Вон Николая порвали. Звери — человека. Жутко, но понятно. Здесь же человек— зверя. Кто из них больший зверь, мы так и не поняли. Одно мне было ясно, что Сенька, поселенец наш, опаснее волка. И в злобе своей хуже зверя.

— А как он в работе был?

— Коптильщик отменный. Но что-то с кассиром госпромхоза не ладил. Тот мне жаловался, что Муха даже в присутствии женщин — всячески его обзывал и нередко обещал поменять местами голову и зад.

— За что? — заинтересовался следователь.

— Черт их знает. Кассир тоже хороший прохвост. Жуликоватый, черт. Воровитый. Но поймать не удалось за руку.

— Да, надо узнать, чего они не поделили.

— А что, вы Сеньку подозреваете в убийстве?

— В числе прочих и его, — ответил Яровой.

— Этот может. Он же и отбывал за убийство. К тому же, все, кто с ним общался, не в восторге от него. Злой он человек. Любил грозить. И что ни слово — мат. Не язык, а помойка. Он не больше десятка человеческих слов знал. Остальное — «феня» и матерщина.

— Это еще ни о чем не говорит, — вздохнул следователь.

— Как ни о чем? — Мы на остров ежегодно посылали школьников. Ребятишек. Так вот он даже их не стеснялся. Стыдно сказать, как он при них выражался. При детях. Ничего святого у него за душой не было. Ничего чистого. Приехали мы как-то в Ягодное, он рыбу под посол разделывал. Ножом, как отменный душегуб орудовал. Нет бы оглушить рыбину, потом потрошить, он ее живую. И матом ее — вместо соли посыпает. Тошно слушать.