Колыбельная - [52]

Крис захлопывает дверцу холодильника слишком уж громко, из-за чего ряды с Ensures, хранящиеся там, сотрясаются.

Они стучат друг об друга, и одна банка падает и катится к стенке холодильника с глухим стуком.

— Как я это ненавижу, — ворчит он, засовывая черешки хлеба в тостер. — Господи, я только что купил этот пакет. Если он пьет эти свои Ensures, зачем ему еще и мой хлеб? Разве это не полноценная еда?

— Думаю так, — говорю я.

— Я о том, — продолжает он, в то время как в соседней комнате музыка играет ееее-еее-ееее: — Что все, о чем я прошу, это всего лишь немного сосредоточенности, понимаешь? Немного взаимности. Это же не слишком много, я так считаю. Так ведь?

Я пожимаю плечами, снова смотрю на тот кружок, сделанный помадой.

— Реми?

Раздается голос матери из кабинета, шум печатной машинки на секунду прекращается.

— Можешь оказать мне услугу?

— Конечно, — отвечаю я.

— Принеси мне кофе?

Машинка начинает снова печатать.

— С молоком?

Я встаю и наливаю чашку почти до краев, затем наливаю сливки прямо до ободка: есть только одна вещь, по которой мы совершенно схожи, мы пьем одинаковый кофе. Я иду ко входу в кабинет, балансируя нашими чашками, и отдергиваю занавески.

Комната пахнет ванилью, и мне приходится двигаться целый ряд кружек — наполовину полных, с жемчужно-розовым цветом на ободках, это ее «домашняя помада» — чтобы освободить пространство. Одна кошка свернулась на кресле напротив нее, нерешительно зашипела на меня, когда я убрала ее, чтобы присесть. Напротив меня была стопка напечатанных страниц, аккуратно выровненная. Я была права: она действительно стряпала. Номер верхней страницы был 207. Я знала, что бесполезно начинать разговор, пока она не закончила предложение, или сцену, она была в процессе написания. Поэтому я вытянула страницу 207 из стопки и просмотрела ее, скрестив под собой ноги.

* * *

— Люк, — крикнула Мелани в другую комнату номера, но там стояла тишина. — Пожалуйста.

Никакого ответа от мужчины, который несколько часов назад целовал ее под дождем из лепестков роз, и клялся перед всем обществом Парижа ей в вечной любви.

Как может супружеская кровать быть такой холодной? Мелани поежилась в своем кружевном халате и почувствовала, как слезы наполняют ее глаза, когда она увидела свой букет, белые розы и пурпурные лилии, он лежал там, где невеста оставила его — на прикроватном столике. Он все еще был таким свежим, словно новый, и Мелани вспоминала, как прислонялась к цветам, вдыхая их аромат, и понимание того, что теперь она миссис Люк Перетел, накрыло ее. Слова казались волшебными, словно заклинание в сказке. Но теперь, за окном светился город, и Мелани страдала, но не по своему новому мужу, а по другому мужчине в другом городе. Ох, Брук, думала она.

Она не осмелилась произнести это вслух, из-за страха, что их унесет прочь, за пределы ее досягаемости, и найдут единственную любовь, которая была у нее.

Ух. Я посмотрела на мать, которая все еще печатала, ее брови нахмурились, губы двигались. Теперь я знала, что то, что она писала, было чистой выдумкой. В конце концов, она была женщиной, которая создавала истории о жизнях и любви богатых, в то время как мы вырезали купоны, и наш телефон постоянно отключали. И он не похож на Люка, нового холодного мужа, у которого запасы Ensures или что-то вроде того. Я надеюсь.

— О, спасибо!

Моя мать, заметив чашку свежего кофе, протянула пальцы и подняла ее, делая глоток. Ее волосы были собраны в хвост, макияжа не было, она была одета в пижаму и тапочки с принтом леопарда, которые я подарила ей на последний День рождения. Она зевнула, откинулась на спинку стула и сказала:

— Я работала всю ночь. Который сейчас час?

Я посмотрела на часы в кухне, видневшиеся через занавески, которые все еще слабо раскачивались.

— Восемь пятнадцать.

Она вздохнула, снова поднесла чашку к губам. Я взглянула на лист в машинке, стараясь понять, что случилось дальше, но все, что мне удалось увидеть, это несколько строчек диалога. Очевидно, Люку есть, что сказать.

— Итак, все идет хорошо, — сказала я, кивая на кипу напротив моего локтя.

Она сделала рукой жест «так себе».

— О, ну, в середине есть небольшие намеки, ну ты знаешь, всегда есть мутные пятна. Но прошлой ночью, когда я почти уснула, ко мне пришло вдохновение. Это надо связать с лебедями.

Я ждала. Но оказалось, что это все, что она собиралась сказать мне, так как теперь она взяла пилочку из кружки, наполненной ручками и карандашами, и начала обрабатывать мизинец, придавая ему нужную форму.

— Лебеди, — наконец говорю я.

Она бросает пилочку на стол и вытягивает руки за головой.

— Знаешь, — говорит она, намазывая локон на ухо. — Это ужасные существа, на самом деле. Красивые, когда на них смотришь, но подлые. Римляне использовали их вместо сторожевых псов.

Я киваю, попивая свой кофе. Я могу слышать урчание кошки в комнате.

— Итак, — продолжает она: — Это натолкнуло меня на мысль о цене красоты. Или же что сколько стоит? Вы продадите любовь за красоту? Или счастье за красоту? Можно ли продать великолепного человека с подлыми прожилками? И если вы совершили покупку, допустим вы купили красивого лебедя, а он не отвернулся от вас, то что бы вы сделали, если все произошло наоборот?