Колыбель в клюве аиста - [77]
Рахманов, усадив Мустафу за стол у открытого окна, щелкал дверцами холодильника:
― Что у нас в наличии? Яйца ― отлично! Жусай ― кстати. Мясо ― сюда его. Перец требуется. Всё!
Он поджарил мясо с луком, чесноком и жусаем, плюхнул в сковородку несколько яиц, в финале ― ложку перца:
― Наваливайся!
Перед Мустафой легла большая тарелка ― он ел, мужественно подавляя неприятие острого.
Рахманов, покончив с ужином, закурил за столом.
― Родные, наверное, из наших мест? ― поинтересовался он. ― Давай-ка, дорогой, напрямик.
― Да, жили, ― Мустафа настороженно взглянул на Рахманова.
― Где?
― В Приозерье.
― Именно?
Мустафа назвал местечко неподалеку от Карповки.
― С этого следовало начинать.
― Мне, товарищ майор, не было тогда и года, когда родители переехали на Кавказ.
― Значит, потянуло на родину.
― Не знаю.
Они перешли в комнату.
― Так и живем, ― прервал долгую паузу Рахманов, окинув взглядом комнату, а Мустафе за этим "так живем" почудилось недоговоренное, опыта оказалось достаточно, чтобы в клубке квартирного хаоса подобраться к житейской тайне майора. "Неужели майор одинок? ― замелькало у него в голове. ― Без семьи? Почему?" Он ответил на заговорщическое подмигивание майора улыбкой. "Иначе отчего каша?― размышлял позже Мустафа, располагаясь на раскладушке. ― Разошелся, что ли? А если ушла жена? Или умерла? А дети? Должны же быть дети? Братья... Сестры..." Мустафу подмывало спросить, но что-то сдерживало. Да и Рахманов преобразился, стал задумчив, в голосе прозвучала строгость. Пожелав спокойной ночи, он погасил свет, но ложиться не стал, устроился на кресле спиной к Мустафе, зашелестел бумагами...
На следующий день не удалось дознаться.
Проснувшись, Мустафа обнаружил себя одного в безлюдной комнате. На кухне, на столе лежал завтрак, наверно, предназначенный ему, Мустафе. Есть, однако, Мустафа не стал ― постеснялся. Он оглядел кухню, комнату, внимательно присмотрелся к фотографиям. "Артистка" не понравилась. "Что в ней только приглянулось майору? Городская, расфуфыренная, у нас за такую и гроша не дадут", ― подумал он, досадуя на неразборчивость Рахманова. Футбольные сюжеты, напротив, заинтересовали, он отыскал на фотографиях несколько известных ему спортсменов. Он едва не споткнулся об утюг, положил утюг в коробку из-под обуви. Одно действие породило другое, а там пришло решение отблагодарить за хлеб-соль. Мустафа принялся за уборку квартиры. Он притащил связки макулатуры в коридор, почистил пепельницу, водворил книги на полки, вымыл пол, перенес из коридора шинель, висевшую тут, наверное, еще с зимы, в комнату...
Он открыл шкаф, изумился: на плечиках висели костюмы, сорочки, и все в рост майору. Мустафа, подталкиваемый любопытством и догадкой, осмотрел квартиру в поисках какого-либо предмета, принадлежащего не Рахманову. Тщетно, все: единственная диван-кровать, одежда в шкафу, пепельница, книги, ― словом, все говорило, кричало: майор жил один. Пацану из шумной многодетной семьи, пацану, которому с пеленок внушали неписаные правила бытия, где семья означала все или почти все, в укладе жизни майора, этого человека с явным запятидесятилетним возрастом, почудилось недоброе: холостячество отдавало чем-то отпугивающим, казалось, что майор обречен на холостую жизнь, и возможно, за какие-то грехи; что это за грехи и кем майор наказан, спроси о том Мустафу, вряд ли смог бы ответить, хотя смутное ощущение нехорошего не покидало его... Не дотронувшись до завтрака, ― а бутерброд и вареные яйца под целлофаном просвечивались так аппетитно! ― Мустафа счел за благо ретироваться. Едва ли не на цыпочках, будто в самом деле опасаясь потревожить нечистое, затаившееся незримо в квартире, он прошел в коридор, обулся, открыл двери и, захлопнув их за собой, сбежал по лестнице вниз…
― Ну и туман! ― удивился Азимов.
― Вязкий, ― согласился я. ― Это, возможно, к хорошей погоде.
― Медленно проползает...
― Стелется...
Бочка чуть видна...
― До бочки не более десяти метров ― вот это видимость...
Мы стояли в ожидании Жунковского, облокотившись о косяк.
― Почему к хорошей погоде?
― Да туман будто всасывается в землю. Весь без остатка...
― Вот это туман, доложу я вам! Пришлось поплутать, ― сказал Жунковский с порога, он вернулся вскоре после того, как вокруг очистилось: туман рассыпался на клочья ― те затем не то рассеялись, не то в самом деле ушли в землю ― "ковер-самолет" плыл дальше, колыхаясь на ветру крыльями...
Азимов поставил на стол чару с дымящимся пловом, разлил в рюмочки водку. Жунковский похвалил плов, но от водки, сославшись на больное сердце, отказался, да так решительно, что ни я, ни Азимов больше не докучали гостя просьбами. Мы с Азимовым выпили, а Жунковский за пловом рассказал о своих плутаниях в тумане. Я заметил, как обычное и мелкое, преломившись о его видение, обретали значительность; слушая, я невольно проникался настроением рассказчика...
― Я шел вдоль обрыва...
― Там их тьма.
― Того, что слева. Кажется, с палеогеном.
― Розового?
― Розового. Наверняка с палеогеном.
Я прикинул: до цепочки обрывов не менее полутора часов быстрого хода ― вот забрался куда! Чуточку дальше гора обрывалась: тропа, а параллельно ей дорога в животноводческий стан, проложенная бульдозером, шли по узкому, десятка в два метров в ширину гребню.
Книга дает возможность ощутить художественный образ средневекового Мавераннарха (середина XV в.); вместе с тем это — своеобразное авторское видение молодых лет создателя империи Тимуридов, полных напряженной борьбы за власть, а подчас просто за выживание — о Тимуре сыне Торгая, известного в мировой истории великого государственного деятеля и полководца эмира Тимура — Тамерлана.
Семья — это целый мир, о котором можно слагать мифы, легенды и предания. И вот в одной семье стали появляться на свет невиданные дети. Один за одним. И все — мальчики. Автор на протяжении 15 лет вел дневник наблюдений за этой ячейкой общества. Результатом стал самодлящийся эпос, в котором быль органично переплетается с выдумкой.
Действие романа классика нидерландской литературы В. Ф. Херманса (1921–1995) происходит в мае 1940 г., в первые дни после нападения гитлеровской Германии на Нидерланды. Главный герой – прокурор, его мать – знаменитая оперная певица, брат – художник. С нападением Германии их прежней богемной жизни приходит конец. На совести героя преступление: нечаянное убийство еврейской девочки, бежавшей из Германии и вынужденной скрываться. Благодаря детективной подоплеке книга отличается напряженностью действия, сочетающейся с философскими раздумьями автора.
Жизнь Полины была похожа на сказку: обожаемая работа, родители, любимый мужчина. Но однажды всё рухнуло… Доведенная до отчаяния Полина знакомится на крыше многоэтажки со странным парнем Петей. Он работает в супермаркете, а в свободное время ходит по крышам, уговаривая девушек не совершать страшный поступок. Петя говорит, что земная жизнь временна, и жить нужно так, словно тебе дали роль в театре. Полина восхищается его хладнокровием, но она даже не представляет, кем на самом деле является Петя.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
События, описанные в повестях «Новомир» и «Звезда моя, вечерница», происходят в сёлах Южного Урала (Оренбуржья) в конце перестройки и начале пресловутых «реформ». Главный персонаж повести «Новомир» — пенсионер, всю жизнь проработавший механизатором, доживающий свой век в полузаброшенной нынешней деревне, но сумевший, несмотря ни на что, сохранить в себе то человеческое, что напрочь утрачено так называемыми новыми русскими. Героиня повести «Звезда моя, вечерница» встречает наконец того единственного, кого не теряла надежды найти, — свою любовь, опору, соратника по жизни, и это во времена очередной русской смуты, обрушения всего, чем жили и на что так надеялись… Новая книга известного российского прозаика, лауреата премий имени И.А. Бунина, Александра Невского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и многих других.