Колыбель в клюве аиста - [122]

― Да, зазудило память.

Такие давние дела, ― произнес серьезно и тихо Азимов.

― Попробуй вспомнить.

― В бостане... У Зевиды-апы...

― Летом...

― Ясное дело ― не зимой.

― Я вернулся на каникулы. Помнишь: стоял однажды на перекрестке шоссе и улицы Ленина. Ты вышел из артельного двора.

― Я еще подумал: в жару-то ― и в костюме.

― Верно: в костюме.

― С иголочки. Серый, С тоненькими розовыми полосками. Отличный костюм... У нас тогда ходили в чем попало.

― От тебя несло запахами ваксы и кожи ― я почему-то сходу догадался о твоей профессии.

― Да, чувствовал я себя моченой кожей.

― Я хотел обнять ― ты вежливо отстранился... помнишь, что сказал ты мне?

― Когда это было...

― Ты сказал: "Осторожно. Испачкаешься..." ― потом пригласил к себе на чучвару[8].

― Чучвару не забыл, ― умилился Азимов.

― Мы двинули к тебе. Забавно: ты в шикарных хромовых сапогах со скрипучками.

― Во дворе у тети Зевиды стояло дерево-урючина. Древняя, развесистая. Под нею в тени ― стол... А в чучвару была посыпана сушеная кинза.

Оба замолчали. В трубке слышалось посапывание Азимова ― он о чем-то напряженно размышлял.

― Ну и что? С чего вспомнилось?

― Говорю же, зазудилось.

― Не темни.

― Турсун, вспомни подробности ужина в бостане. О чем шла речь тогда под урючиной?

― Да, сидели в бостане. Ели чучвару. А о чем говорили? Разве упомнишь? Сколько минуло лет? Спроси-ка о другом.

― Тетя Зевида рассказывала о смерти районного хирурга... Меня интересуют подробности рассказа тети Зевиды.

― Именно то, что рассказывала тетя?

― Именно.

― Тогда в бостане?

― Попытайся вспомнить.

― Но это невозможно, Дауд.

"Почему же, ― подумалось мне, ― помню же я...

Я еще не знаю, чему суждено сгореть в огне...

Мы сидим в бостане, уплетаем за обе щеки чучвару и слушаем тетю Зевиду. "Горячий был человек, ― говорит хозяйка о хирурге. ― Мог из-за пустяка вспыхнуть, правда, и отходил быстро. Глядишь ― весь в себе, задумчив. А глядишь ― улыбка часами не сходит: не идет ― летит по коридору. Обязательно поздоровается... Заглянет, поинтересуется: "Здравствуйте, Зина, что нового у вас?" Выслушает внимательно, либо одобрит, либо поправит, так вежливо, по-человечески, что становилось легко на душе... Что и говорить, уважали его в больнице. А после происшествия с мальчиком вдруг круто изменился ― вот удивительно! ― пропала улыбка; работал по-прежнему, не щадя себя, но что-то ― это замечали все ― изменилось в нем круто. За неделю до рокового случая, помню, и вовсе сломался. Под вечер... Я сдала смену и собиралась домой. Но вспомнилось, что накануне он просил заглянуть на минутку. Так было не раз: вызовет и попросит прийти утречком пораньше и приготовить то или это ― доверял мне, и я дорожила доверием. Думаю, загляну... Подошла ― а тут двери распахнулись ― боже! ― из кабинета вылетает ― кто бы подумали! ― завскладом сельпо. Не знаю, с чем завскладом заглянул к доктору. Может быть, за справкой ― перед этим он лечился, отлеживался в одной из палат. Но может быть, заглянул обговорить предстоящую охоту ― говорят, они иногда вместе охотились..."

― Завскладом сельпо? ― послышался в трубке голос Азимова. ― Не помню. Перебрал в памяти всех, а такого... Точно, не помню. Извини.

Простившись с Азимовым, я решил перенести на бумагу рассказ Зевиды. Конечно, за давностью восстанавливалось немногое, но среди малого отыскивалось несколько подлинных ее слов ― их-то я выписал, выстроив в колонку. Увлеченный странной криптограммой, в попытках отыскать некое в них затаенное, я не сразу придал значение очередному звонку Азимова. Казалось, звонил тот, как всегда, от тоски, но уже первый кусочек фразы после "Алло, алло" ("„.Слушай, Дауд..."), прозвучавший позывными к чему-то важному, насторожил...

― Слушай, Дауд, ― выдержав затем многозначительную паузу, Азимов произнес неожиданное: ― Вспомнил я.

― Что?

― Ну, этого... завскладом сельпо. Все правильно ― был такой. Ты знал его: помнишь, на базаре промышляла приезжая баба?

― Рябая?

― Она.

Вот отчего тянуло память к чаепитию под урючиной ― не обмануло предчувствие, недаром перебирал я память о чаепитии с осторожностью сапера ― обнаружилась-таки мина!

Я, конечно, знал, и наверняка, больше, чем Азимов, но хотелось, чтобы Азимов выложился, затем чтобы я смог сопоставить памятное ему с отложившимся в моей памяти. Азимов, полагая, что мое любопытство вызвано профессиональными соображениями, не догадывался, как ошеломила меня весть: как смешала она в горячее месиво мысли, чувства.

― Торговка салом и мылом.

― Точно.

― Племянник, помнится, к ней наезжал.

― Точно. Детдомовец.

― Жили в избушке, над речкой.

― Вот этого не помню.

И тут ― правда: Азимов жил по другую сторону Карповки, потому он мог не ведать об обитателях избушки.

― Я полагал, что Рябая с мужем уехали из Карповки в годы войны. Возможно, в конце войны. Склероз,

― Ты хотел сказать "уезжали".

― Сказал, как слышал.

― Тогда, почему... ― Азимов сделал паузу.

― Что "почему"?!

― Слушай, зачем все это?

― Сказано, для сценария.

― Сценарий о спекулянтах? ― в голосе его прозвучало недоверие.

― Хорошо, не для сценария. Есть дело, Турсун. Объясню позже.

Вот теперь ясно. Ты говоришь "уезжали". Может быть. Но я-то видел ее своими глазами.