Колыбель в клюве аиста - [120]
Я, слушая соседку-профессоршу, представил знакомую аудиторию, дощатую кафедру, на кафедре стакан с охлажденным чаем, предназначенный ораторам, ― она рассказывала, а мой испорченный мозг устремился в игру, прокручивая в стремительном темпе страницы кинобиографии юбиляра. В бидструповском духе. Вот в аудиторию с пузатым портфелем вбегает начинающий преподаватель, поднялся на кафедру, прожестикулировал и... рванул спиною к дверям; вторая страница: быстро, но уже не так стремительно, молодой, но не в такой степени, как в первых кадрах, человек примчался на трибуну, прожестикулировал и таким же образом исчез... третья... четвертая страница... еще и еще... Темп постепенно замедлялся...
И вот день юбилея "прокручивается" с нормальной киноскоростью. Аудитория в ожидании. За рифленым стеклом дверей ― мельтешение теней. Ах, как хочется заглянуть по ту сторону рифленого стекла! Терпение, терпение. Пять! Четыре! Три! Два! Один! И ― вот! Двери распахиваются широко ― в проеме их показываются члены юбилейной комиссии, впереди шествия, как и положено ― сам юбиляр; сидящие в аудитории вскакивают с мест и порывисто аплодисментами приветствуют юбиляра: аплодируют студенты, коллеги, гости, родственники, члены комиссии, аплодирует аплодирующим юбиляр, он счастлив, он доволен и, конечно, смущен; шествующие, аплодируя, занимают места за праздничным столом, правда, в конце происходит, казалось, совсем незначительное происшествие. Вот что. Юбиляр, аплодируя, по инерции (но, какой?!) направился к кафедре, едва не взошел на нее, если бы председательствующий ― все тот же коллега с расцентрированными глазами, мягко тронув за локоть, не указал на почетное место за столом. Юбиляр спохватился, стал похож на рассеянного кинопрофессора. Аудитория отреагировала смехом, умилилась, увидев в крохотном символ большого; кафедра возбудила в юбиляре профессиональные рефлексы, тягу деятельности, с ним произошло то, что бывает с преподавателем любой профессии, когда он видит свой рабочий станок.
Но, профессор, вам сюда!
И лишь немногие, в том числе и председательствующий, визави юбиляра, прекрасно знают, что глубокоуважаемый профессор не из тех, кого может отвлечь несущественное, да еще в такой ситуации, что профессор за свою плодотворную творческую деятельность ни разу не выходил на улицу, по рассеянности одев калоши на босую ногу, и с расстегнутой ширинкой брюк, не в пример некоторым горе-доцентам, во время лекций у него всегда обстояло о'кей! ― что был он постоянно начеку, себе на уме.
― Сюда, профессор.
Аплодисменты прервались, воцарилась тишина, юбиляр и председательствующий, усаживаясь, обменялись улыбками, настолько сердечными, что люди, знавшие близко и того и другого, знавшие их активное неприятие друг друга, знавшие наперечет конфликты между ними, на секунду-другую усомнились в убеждениях: что, если братская сердечность, которую продемонстрировали председательствующий и юбиляр, искренна, исходит из природы их взаимоотношений, значит конфликты ― маска! Что, если в действительности они друзья, маскировавшие дружбу?!
Соседка-профессорша рассказывала ― я в деталях старался вообразить юбилейные празднества. Конечно, они произошли помимо воли юбиляра, возможно, вообще никто не организовывал ― образовались они стихийно ― разве невозможно такое? Конечно, конечно, профессор не намекнул в кругу коллег о грядущей круглой дате, не вырвалось с его уст случайное "Как напирает время, не успеешь опомниться ― уже 60...", а значит, естественно, не последовало в ответ удивленное: "Вам шестьдесят? Да-а-а... ведь вам шестьдесят..."
Нет, не ходил он зондировать почву касательно организации юбилейных торжеств в профком, в ректорат ― ничего подобного, конечно, он не мог позволить ― не мог! Он не принял участия в составлении и рассылке пригласительных открыток с портретом и подобной информацией о себе! Список организаций, учреждений, лиц, конечно, определился не им ― нет, ни с кем из приславших приветствия, из участников торжества ни намеком, ни в прямую, ни по телефону, ни в личной беседе он не заводил речь о круглой дате.
Нет! Нет!
За месяц-другой до торжества ― не более! ― его пригласили в профком,
― Профессор, ― сказали ему в профкоме, ― вам в нынешнем году исполняется 60 лет...
― Да, ― удивился профессор, ― 60. Но что должно следовать из этого?
― А то, ― ответили ему, ― что мы намерены отметить славную дату.
― Кто намерен, простите?
― Вуз, если не возражаете...
Конечно, профессор колебался: торжества в институтском масштабе! Конечно, он весьма скромного мнения о значимости своей персоны, однако свое мнение ― каким бы ни было ― ой как субъективно. Объективно... Если начистоту, какие только юбилейные торжества не закатывали в институте! И по поводу шестидесятилетий и пятидесятилетий коллег-филологов! Чем же, спрашивается, предшествовавшие юбилеи значимее его? Разве его педагогическая деятельность отмечена печатью менее значительных достоинств?! Словом, профессор не намекал, не просил, не настаивал.
Около пятидесяти адресов вручили юбиляру. С золотым тиснением на краснокожем переплете ― 60 лет, со словами "глубокоуважаемый", "уважаемый", "дорогой", "мы знаем вас как ученого-педагога... чуткого... отзывчивого товарища...". Около 20 человек поднимались на кафедру и зачитывали приветствия, папок на столе сложились две огромные стопы ― по двадцать пять в каждой стопе. А букеты цветов? Улыбки? Поцелуи?..
Книга дает возможность ощутить художественный образ средневекового Мавераннарха (середина XV в.); вместе с тем это — своеобразное авторское видение молодых лет создателя империи Тимуридов, полных напряженной борьбы за власть, а подчас просто за выживание — о Тимуре сыне Торгая, известного в мировой истории великого государственного деятеля и полководца эмира Тимура — Тамерлана.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.