Колыбель в клюве аиста - [107]

Он так и сказал: "что-то" ― значит, еще не знал ничего о намеченной краже. Рябая и Горшечник, казалось, не приняли всерьез слова Али. Правда, по матовому лицу Горшечника скользнуло подобие улыбки, будто он тут же проглотил ее вместе с зернышком семечки и чуточку поперхнулся.

За рукав меня дернул братишка и еще раз просительно-жалостливо напомнил об обещании сводить в цирк, я влепил ему шалбан и стал собираться, не зная, что в эти минуты Жунковский и Ромка стояли неподалеку от шатра шапито и тоже думали о цирке...

Циркач в одеянии клоуна, шароварах, длиннющих башмаках, в колпаке, напоминавшем огромный стручок перца, раскрашенный ярко и напудренный, карабкался на платформу, установленную на крыше шатра, лез нарочито неуклюже, то и дело срываясь с шаткой лестницы; вскарабкавшись, долго всматривался, потешно отыскивая кого-то в толпе. "Кто-то" оказался дядей Амутом. Клоун с возгласом: "Несчастный!" показал на него пальцем и громко расхохотался. Хохотал, сложившись вдвое, казалось, до колик в животе, заразительно и беспричинно. Секунду-другую спустя, поддавшись тяжелой шутке, также заразительно и беспричинно смеялась толпа ― вместе с ней и Ромка с Жунковским. Кульминацию сумасшедшего хохота обрезал сам же клоун, изобразив на лице мгновенную строгость. Все замерли, затем, когда тут же, со словами "Да вот же он!", клоун перевел руку на другого человека ― бесшабашная потеха возобновилась с новой силой, а клоун уже расхваливал предстоящее представление.

― Люди! Слушайте! ― выкрикивал он. ― Слушайте! Только неделю! Не больше! Уникальная программа... Лучшие номера! Эквилибристы... Акробаты... Борьба с медведем... Аттракцион-бомба ― "Похождение гражданина Гитлера!.." В заключение ― уникальный иллюзион ― выступление великого Артура Ленца! Артур Ленц ― маг и чародей!

Жунковский, услышав анонс, вслух позавидовал имени мага, а Ромка, хлопнув его до плечу, не без иронии произнес:

― Пора! Двинули!

Сказал, не ведая, что имя это прилипнет к Жунковскому навсегда!

Попали с братишкой на следующий сеанс, ворвались в числе первых, заняли места перед сценой. В балагане было не светло, но в самой сумеречности ощущалось приближение праздника. Потом ― о, взрыв! ― вспыхнули электрические лампочки, на сцену выкатился клоун. В колпаке ― стручке перца, с длинным вздернутым носом, чем-то напоминающим стручок, но только поменьше, и сам весь, казалось, наперченный, остручкованный ― он вытеснил все стороннее, суетное улетучилось ― и мне стало не до мыслей о Ромке и Жунковском.

Какой это был цирк!

К нам и раньше заезжали циркачи ― больше силачи, фокусники, пожиратели огня, ― но то были разрозненные лакомые куски целого, здесь же все было собрано воедино.

Как заразительно смеялся клоун!

Нет! Казалось, нечто огромное и угловатое надвигалось на нас ― клоун. Клоун присел на краешек помоста, он держался обеими руками за живот, ложился на спину, дрыгал по-лягушечьи ногами и хохотал.

― Чего хохочешь, Спиридон? ― спрашивал его удивленно ведущий спектакля.

― Не спрашивай, ― отвечал клоун Спиридон, давясь смехом.

Ведущий разводил недоуменно рукой, отходил, возвращался и снова интересовался ― опять впустую.

― Ну, чего завелся, бестолочь... Как можно! ― уже не спрашивал ― напирал ведущий.

У ме-е-еня з-у-у-б удалили, ― между приступами смеха весело сообщил Спиридон.

― Зу-у-у-б?

― Да, зуб.

― Где?

― Здесь, в Карповке!

― Не верю, чтобы это так рассмешило.

― Не веришь?

― Не-е-е.

― А вот гляди! ― Спиридон ловко извлек невесть каким образом огромную, не то лошадиную, не то коровью челюсть, как игрушечную машинку (к тому же с колесиком), долго раскатывал ее по полу на веревочке. За выступлением щупленькой пожилой тетеньки-эквилибристки (она лежа на спине жонглировала, перебрасывая с ноги на ногу картонные трубки, брусья, мячи) ― так вот, после выступления эквилибристки на помосте мы вновь увидели клоуна. Спиридон стоял спиной к нам, трясся всем телом и дико... мычал. Мы увидели продолжение знакомой репризы.

― Спиридон, ты чего мычишь?

― М-м-м-м.

― Что случилось с тобой, любезный Спиридон?

― М-м-м-м.

― Повернись лицом к публике ― ведь не-при-лично! ― и объясни.

― М-м-м-м.

― Повернись! Бестолочь!

Наконец клоун повернулся, и мы увидели, что лицо его охвачено челюстью еще больших размеров.

― А! П-понятно! Спиридону вставили зубы в Карповке!

― М-м-м-м.

― Вставили! О! Как жаль! Но ничего, Спиридон! Ты хочешь что-то сказать? Мешают новые зубы? Сейчас поможем...

Помощник снял челюсти, и клоуна будто прорвало ― на нас обрушился поток фраз, сдобренных сумасшедшим хохотом...

Медведя мы с братишкой видели впервые ― здоровенный, худющий, он сонно расхаживал по сцене, не изъявляя желания бороться с вожатым. Вожатый всячески Мишку провоцировал, но удалось раззадорить зверя с большим трудом.

После медвежьего представления из-за ширмы появился маленький мужчина в военной форме с усиками и чубчиком, приглаженным наискось.

Мы, конечно же, без труда догадались и почти в один голос выкрикнули:

― Гитлер!

"Гитлер" пнул ногой табурет ― сам же и заныл от боли, обнял носок ушибленной ноги, но не удержался и снова пнул какой-то предмет ― и опять завопил от боли, запрыгал, заковылял на одной ноге.