Колыбель человечества - [7]

А надо вам заметить, тот эскимосский искусник, который этого истуканчика соорудил, не напрасно над ним потрудился: голова белого медведя вышла как живая. Глазки из бисеринок вставлены в глазные впадины. Блестят, словно живые глаза. Ноздри и широко разинутая пасть кровью моржа вымазаны. Клыки видны. Словом, штучка — хоть куда.

Вот, как взял ее в руки Макс, опять слышно где-то, но уже не с потолка, а из-под пола:

— Бум-бум-бум! Молчите! Внимайте!

А потом и пошел катать «белый дедушка»:

— Я, — говорит, — прогоню от становища вашего всех моржей. Я выловлю всю рыбу и пожру ее. Я, — говорит, перегрызу своими зубами все тетивы луков. Я нашлю «черную смерть» на детей ваших и на собак ваших…

Словом, такого страха нагнал «великий господин льда», что у эскимосов, и без того перепуганных, душа не только в пятки ушла, но и дальше еще на полкилометра…

Потом Макс и спрашивает:

— Да чего же ты желаешь, о, дух великого ловца моржей?

— Желаю, — отвечает тот, — чтобы дана была полная свобода возлюбленной жене моей, имя же ей А-на-ик. И еще желаю, чтобы отдали ей все ее пожитки. И пусть она поступает, как хочет.

— А еще каковы будут твои распоряжения, о, великий и гневный дух «Сурка»?

— А еще хочу: пусть белым охотникам, гостям племени моего, будет отдана «золотая корона», — великий талисман. Ибо узнал я от великого духа, что талисман этот грозит племени моему страшными бедами. Бум-бум-бум!..

Ну, на этом и покончилось. Сколько ни заговаривал после этого Макс с «белым дедушкой», молчит тот, как убитый.

И вот, готов поклясться я, джентльмены: когда истукан-чик отвечал на вопросы Макса, ей-Богу, казалось мне, разевает эта проклятая костяная штука свою окровавленную пасть, чуть ли зубами не щелкает. А окончилось собеседование, осмелел я и, хоть не взял в руки фигурку, но пристально поглядел на нее: фигурка, как фигурка. Ни-ни-ни… Ни капельки жизни в ней. А то была как живая.

Ну, вышли мы после всего этого на свежий воздух. А Падди вдруг как заржет… как хлопнет Макса по плечу:

— Ах ты, — говорит, — шут полосатый! Ах ты фокусник! Откуда, — говорит, — ты чревовещательству научился?

И сам Макс смеется.

Только и сказал:

— Тише ты, дурень! Не порти игры!

А потом добавил:

— А ведь правда, недурно спектакль сошел? Смотри: у нашего Неда и до сих пор зубы стучат…

Это они оба, понимаете, вздумали одурачить меня: вздумали убедить, что будто бы Макс чревовещателем был.

Но я не дурак, знаете ли, и таких шуток не допускаю. Что я видел, то видел. Что слышал, то слышал.

Сталь я на них кричать, конечно, не очень громко, чтобы эскимосов не переполошить. А они словно обезумели: оба по снегу катаются, за животы хватаются.

Хотел я, знаете, проучить если не Макса, то хоть проклятого ирландца. Схватил его за ногу. И только что было потянул его за эту ногу, чтобы ткнуть Падди головой в снежную кучу, охладить его веселье неуместное, а у меня из-под рук, ей-Богу, как запищит сапог… Поймите: самый обыкновенный сапог — человеческим голосом:

— Ой, боюсь! Ой, помогите мне! Ой, укусит меня глупый канадец. Хи-хи-хи…

Так я, знаете ли, отскочил от катавшегося по снегу Падди, как ужаленный.

Уж ежели не только что истуканы костяные разговаривать начинают, а даже сапоги из моржовой кожи…

А, да будьте вы все трижды прокляты, а я в ваши грязные дела не мешаюсь!..

Но, должен признаться, джентльмены, весь этот вечер Макс и Падди за мной наперебой ухаживали. Падди мне полпачки хорошего табачку подарил, Макс дал глоточек рома, который он берег, как зеницу ока. Но на том мы только и помирились, что, во избежание ссоры со мной не на живот, а на смерть, Макс раз навсегда эти свои проклятые штуки с вызыванием духов бросит, будет держаться, как подобает христианину, хотя бы и не католику, а лютеранину.

Ну-с, улеглись мы спать, знаете ли, наговорившись досыта.

Ночью, сквозь сон, слышу я: что за дьявольщина? Как будто голоса слышны около нашего шалаша, как будто собаки по временам лают и словно полозья саней по снегу скрипят.

Но так я и проспал часов девять подряд.

Просыпаюсь, стоит надо мною Макс, теребить меня:

— Вставай, — говорит, — Нед. А знаешь ты новость?

— Какую? — спрашиваю. — «Сурок» ожил, что ли?

— Хуже! — говорит. — Эскимосов черти взяли!

Я, знаете, понял это в прямом смысле. Так-таки и представил себе картину, как треснула земля, высунулся из земли некий субъектец с рогами и хвостом, высунул из кровавой пасти язычок так километра в полтора длиной, и давай этим языком несчастных эскимосов из их шалашей вылавливать, точь-в-точь так, как, знаете ли, муравьед муравьев из их муравейников вылизывает, словно лакомство…

Но тут же мне самому смешно стало этой дикой абсурдной мысли.

А Макс стоял надо мной, и скоро мой смех замер: я увидел, что у него страшно бледно лицо и как будто дрожат руки.

— Понимаешь? — говорил он. — Никого! Ни единой души! Люди, собаки, сани — все исчезло!

Тут, признаюсь, и меня-таки дернуло, потрясло:

— Быть не может! Врешь ты! — закричал я.

Он, не отвечая, присел возле меня и упавшим голосом твердил:

— Все. Люди, сани, собаки… Все, все!

И потом добавил:

— Может быть, они отправились на охоту? Но тайком, ночью? Нет, это не то, не то! Они попросту бежали отсюда. Бежали от нас.