Колумб Австралии - [16]

Война!

Кирос впоследствии напишет, что не правы, конечно, были испанцы. Они первыми применили оружие, и если называть вещи своими именами, то иначе, как преднамеренным массовым уничтожением людей, их акцию никак не назовешь. Чего, собственно, могли опасаться четыре хорошо вооруженных корабля, с пушками и отрядом пехоты? Ведь у туземцев не было даже стрел. И сурово добавит: тяжкое преступление, отвратительные бесчинства. «Их нельзя совершать! Их нельзя поощрять! Их нельзя допускать и нельзя терпеть. За такие дела нужно карать при первой же возможности...»

Да, Кирос на стороне слабых. Кирос видит в островитянах людей и с ужасом вспоминает, как дробили голые тела островитян тяжелые мушкетные пули, как испанцы вешали невинных людей, как один из мушкетеров безжалостно прикончил отца, пытавшегося спасти раненого сына.

Прямую ответственность несет за содеянное Манрике. Солдафон признает в разговоре с аборигенами лишь язык силы. И он только усмехается, когда Менданья пытается урезонить его. Манрике знает: сместить его не так легко.

...И все-таки что-то странное происходит с Менданьей. Ведь начальник экспедиции — он! И уж кто-кто, а хМенданья прекрасно понимает, как недопустимы, как, наконец, просто опасны подобные действия. Устал он? Скверно ли себя чувствует—может быть, уже начала подтачивать могучий некогда организм смертельная хворь, что вскоре сведет Менданью в могилу? А может быть, не хочет он до поры до времени обострять отношения с Манрике — ведь главная цель впереди, не добралась пока еще экспедиция до Соломоновых островов, и вновь открытый архипелаг интересует его постольку- поскольку? Конечно, генерал объявил его владением испанской короны, конечно, он охотно оставил бы здесь колонистов. Но что поделаешь, если никто, ни один человек, не изъявляет теперь на это своего согласия.

Единственно, что удается сделать Менданье на Санта-Кристине, — посадить немного маиса.

...Медленно уходят вдаль, скрываясь за горизонтом, Санта-Магдалена, Сан-Педро, Исла-Доминика, Санта- Кристина, по нынешнему Фатухива, Мотане, Хиваоа, Тауата. По меньшей мере 200 островитян были убиты испанцами, и всего лишь трое пришельцев поплатились за свой разбой.

У испанцев пока что настроение довольно бодрое. Они открыли красивые острова и с нетерпением ждут встречи с Соломоновыми островами, которые — так считают они — должны быть где-то не очень далеко. Богатые и счастливые Соломоновы острова, о которых так много говорилось во всех портах Перу.

Менданья тоже полон нетерпенья. Ему кажется, что суда идут слишком медленно, и он верит, что вот-вот покажутся открытые им земли.

Сейчас мы знаем, что Менданья ошибался в своих расчетах. Но это неведомо никому из его спутников и ему самому тоже. А поелику до желанных островов недалеко, то стоит ли слишком беречь продукты?

Все сыты, довольны, работы немного, ветер хорош. Отлично! Еще несколько дней — и они прибудут в сказочную страну и уж там-то сумеют разбогатеть. У них будут деньги, толпы слуг.

Проходит неделя, другая, а островов все нет и нет. Впереди — как ни напрягает зрение впередсмотрящий — до самого горизонта лишь голубая поверхность воды. Берега не видно. Не видно ни птиц, ни каких- либо признаков близкой суши.

Черт возьми! А может быть, генерал сам не знает, где его острова? Да и есть ли они? Кто не слыхал о том, что в некоторых широтах острова уходят порой под воду? А могли ведь корабли и просто пройти мимо!

Впрочем, на какой-то срок страсти утихают. По курсу корабля два острова! Оба маленькие, плоские, но все же это клочки суши посреди бесконечной, бескрайней пучины. Один нарекают именем Сан-Бернардо (вероятно, нынешний Дейнджер-Айленд), второй, еще меньший по размерам, еще более уединенный, называют Ла Солитариа.

А потом вновь море и волны. И никаких признаков суши. Тревога закрадывается в сердца, ведь уже миновали все сроки.

...Еще пока нет открытого мятежа. Но всеобщее раздражение нарастает, и все более явными становятся давно, уже с начала плавания, назревавшие конфликты.

Солдаты издавна не в ладах с матросами. А сейчас раздоры усиливаются. Солдаты убеждены — и в этом их поддерживает Манрике, — что без них вся экспедиция пойдет прахом. Ведь именно они завоевывают дальние страны.

А морякам давно уже надоели эти сытые бездельники, не знающие, куда приткнуться, и изнывающие от скуки; но не желающие и пальцем пошевелить, чтобы чем-нибудь помочь.

Враждебные отношения заходят так далеко, что в них оказываются вовлеченными даже офицеры. И если Манрике горой стоит за своих солдат, правда, поколачивая их в минуты гнева всем, что под руку попадет, то Кирос волей-неволей принимает сторону моряков.

Неважные отношения складываются у Манрике и с Менданьей. И все более заметна рознь между командирами и матросами. В какой-то степени тут виноват и сам Менданья. Но в том-то и беда — это становится все явственнее, — что Менданья 1567 года и Менданья 1595 года совершенно различные люди. Тогда он был полон сил, энергии, решимости. Сейчас это сломленный жизнью, больной человек, подпавший под влияние жены и поэтому терпящий все выходки ее многочисленной родни, а они все больше наглеют. Кирос испытывает это на себе. Он даже вынужден обратиться к Менданье с просьбой угомонить старшего из братьев Баррето, дона Лоренсо.