Колпак лейтенанта Никошина - [6]

Никошин затравленно оглянулся, не слышал ли кто, круто развернулся.

— Ладно. Зря или не зря — видно будет. Пойду, еды какой наберу, ждите.

— Во, шкура. — Сержант смотрел вслед Никотину. — И правда, комбат сказал — дурак. А точнее, сволочь ты, лейтенант, — Сержант плюнул ему вслед. Слышал Никошин его слова, или нет, бог его знает, но не оглянулся. Был недалеко, должно быть, слышал.

— А чего он тут про «дурака» говорил?

— Комбат, когда меня материл, сказал, что я дурак, потому что всяких дураков слушал. А уж его он… И туда, и сюда по матушке, и всяко разно. Думал, своей каменной чернильницей точно в морду заедет. Зигаев и сам передристал полные штаны. Дал нам сутки и, если не поднимем колпак, сказал, что в трибунал сдаст. — Сержант вздохнул. — Так что у нас на всё про всё один день и одна ночь.

Всю обратную дорогу лейтенант молчал. Сержант в кузове присматривал за бутором. Останавливались всего один раз. Как и прошлый раз, по малой нужде разошлись в разные стороны.

Лейтенант смотрел, как замороженный, в одну точку. Один раз, глубоко вздохнув, сказал глухо, словно про себя:

— Ну, за что?.

Андрюха молчал. Хотел ответить: «А за то». За то, чтобы не паскудничал, не собачился, за то, чтобы к людям по-человечески относился. Да чего тут говорить. Лейтенанта было уже жалко. Порвут его свои, как пить дать порвут, если колпак не поднимет. А поднять эту дуру — что корову на баню затащить.

На точке было тихо, как на кладбище. Фролов, спрыгнув с кузова, охнул и присел.

— А ёш твою в батарею. Ноги отсидел. Эй, чего вы тут, повымирали. — Разогнулся, прихрамывая, пошёл к землянке. — Выходи строиться! Работнички.

Строй выжидающе смотрел на отцов-командиров. Лейтенант, стоя в сторонке, смотрел куда-то вдаль, за сопки. Фролов, оглянувшись на лейтенанта, шагнул вперёд.

— Так, орлы. Командованием поставлена задача — поднять колпак. Поднять на высоту и установить. Вот так… — Откашлялся. — Других вариантов нет. Время, сами понимаете, военное. Так что.

Кто-то присвистнул:

— Это как — поднять?

— Руками, ногами, зубами, как хотите, но поднять, и установить. Разойдись, будем пробовать.

Кто матерился, кто доказывал, что это полная хреновина. Сержант шуганул всех разгружать машину, а сам, сдёрнув с кузова лом и кувалду и кивнув Андрюхе, пошёл вниз по склону. Проскользив по траве метров двадцать, остановился.

— Держи, попробую забить.

Лом, на удивление, пошёл в землю хоть и туго, но без остановки.

— Ну, дак и ничего, а… Андрюха. Может, Боженька нам и подмигнёт.

Когда все встали вокруг колпака, ни у кого не было уверенности, что такую громадину можно затащить вверх по склону. Чаша серого бетона плотно лежала, уютно привалившись боком к склону ложбинки, бывшей по весне ручейком.

— Да… Лежит, собака. Влип, как лепёшка коровья. Ну что, товарищ сержант, с чего начнём?

— Начнём с того, что не будем гундеть. Нам приказано его затащить — значит, затащим. Иначе мы не бойцы Красной армии, а так… — сплюнул себе под ноги, — дерьмо собачье. Намечаем линию на верхнюю точку. Так… Вы — тащите лебёдку и через тридцать шагов забиваете лом, а вы, — ткнул пальцем в грудь трём бойцам. — подкладывайте доски и мазюкайте их солидолом. Где солидол?

— Так там оставили.

— А башку свою вы там не оставили? Бегом за ведром! Загоняйте доски под колпак. Все! Чтобы все крутились, как поджаренные! Кто будет ползать — пинками погоню! Товарищ лейтенант, отойдите в сторонку, чтобы вас не зашибли. Я их гонять буду, мне сподручней.

Лейтенант Никошин, после того как увидел лежащий колпак вблизи, попрощался со своими кубарями, да, пожалуй, и с жизнью. Вот уж он-то был больше всех уверен, что поднять его наверх невозможно. Всё этот бред сержанта. Ему, Никошину, надо просто идти и сдаваться. Лейтенант отошёл в сторону, сел на землю и уставился на носки сапог. Тонко звякали о камушки лопаты, было слышно, как забивали лом, солдаты о чём-то перепирались. Всё это было понапрасну. Никто его, Витьку Никошина, не спасёт. Вспомнилась мама, отец, дом на берегу Иртыша, луговина от улицы вниз, соседская девчонка Катька, вечно строившая ему рожи в окошке. Не увидеть ему этого больше никогда. Впереди позор, штрафной батальон, унижение. Он не боялся попасть на фронт, пойти в бой да и погибнуть, в конце концов, не боялся. Но героем! Чтобы мама с отцом могли им гордиться. А вот так, штрафником, арестантом.

— Товарищ лейтенант, а ведь он идёт! Никошин недоумевающе поднял голову. Кто идёт? Куда идёт?

— Идёт, сучий сын. — Фролов, стоя на карачках, заглядывал под колпак, который медленно полз, смачно подминая под себя траву. — Товарищ лейтенант, да идите же вы сюда. Нормально ползёт… сволота.

Колпак прополз уже больше метра и шёл на удивление без особой натуги. Но метров через десять склон поднимался круче, и как эта чушка поведёт себя дальше, никто не знал.

К ночи — а солнце в степи гаснет, как свет в театре, колпак подтянули метров на двадцать. Сержант, уже охрипнув от крика, скомандовал: «Перекур!» — и упал на траву.

— Чтоб ты сдох, паскуда. Всё, товарищ лейтенант, в темноте можем всяких дел наделать. Ни хрена не видно.

— Ну, и что предлагаешь?