Колокола истории - [33]

Но штука-то в том, что место для этой функции готовили и подготовили вся эволюция Русской Системы и особенно XIX в. русской истории. Ведь не случайно гоголевская птица-тройка (Россия) была пустой, в ней никого не было, она неслась сама по себе, не давая ответа, куда несется «по-над пропастью». Субстанционального ответа во властецентричном, властно, а не материально-собственнически ориентированном развитии Русской Системы и быть не могло. Это отсутствие, помимо прочего, и свело Гоголя с ума — он не хотел видеть ответ в тех типах-функциях, которые изобразил в «Мертвых душах». А они-то и были предтечами функционального ответа XX в. Гоголю. Ответил Ленин. Поэтому Розанов, умирая, имел все основания выдавить из себя нечто вроде: «Ты победил, проклятый хохол». Но хохол не победил, он был побежден — тем, чего всю жизнь боялся. И это что-то явилось в виде функции капитала, самый законченный облик которой оказался русским ликом. И если русским богом XX в. стала функция капитала, то богом самой этой функции в XX в. стал русский коммунизм.

В конце XIX в. Ницше возвестил: «Бог умер». Да, умер субстанциональный Бог. В конце XX в. умер функциональный Бог (или, если угодно, Антибог, но в данном контексте это различие значения не имеет). И если коммунизм (марксизм) для Капиталистической Системы выполнял ту же функцию, которую для Европейской цивилизации в целом выполняло христианство, то падение коммунизма (и марксизма) как последнего прибежища «христианства освобождения» («бородатый Чарли» лишь сместил фокус освобождения с сердца, как это было у Христа, на желудок; марксизм и есть «ожелудочивание» христианства), как последней надежды низов и части средних классов на их прогресс, означает: кончилось или заканчивается на наших глазах нечто очень важное. Но провалилась Великая Мечта не только низов, но и верхов — либерализм. Круг замкнулся, сражавшиеся друг с другом скелеты рухнули в пропасть. Их нет. Пропасть — осталась. Спастись не удалось — ни по «линии Христа» (сердце), ни по «линии Маркса» (желудок), ни по «линии Фрейда» (детородные органы; «сексуальная революция» оказалась самой короткой из всех — как оргазм). Остается спасаться и утешаться по «линии Эйнштейна» — все относительно. Но такое спасение смертельно для европейца.

Кризис рубежа XX–XXI вв. и двух тысячелетий по «принципу конструкции» оказывается похожим на матрешку или даже на секрет «Кощеевой смерти»: за коммунизмом скрывается капитализм, за капитализмом — христианство и христианский исторический субъект, Европейская цивилизация в целом — наиболее субстанциональная из исторически известных. В этом смысле капитализм — и высшая стадия, и зияющие высоты европейской цивилизации, ее «воля к смерти», игла ее смерти. Ну а коммунизм — игла смерти капитализма.

Ах, как недальновидны аплодирующие смерти коммунизма и полагающие, что вслед за этим открывается дверь в светлое капиталистическое будущее — нужно только дернуть за веревочку. Дверь-то открывается, но куда? И кто там, за этой дверью? Героиня одной сказки, словно по иронии судьбы носившая шапочку красного цвета, дернула. «Гамлетовским» — и последним — вопросом этой героини был: «Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?» А счастливый конец вопреки всему — это только в сказках.

Так что же, учение о «партии нового типа» (и «всеобщая организационная наука»), теория относительности и абстрактное искусство — это «знаки на стене» не только капитализма, но и Европейской цивилизации? Символы того, что время не только капитализма, не только Современности, но и Европейской цивилизации изогнулось, сплющилось и потекло, подобно часам на картине Дали? Похоже. Но это совершенно особая тема. В любом случае: кризис капитализма — вызов, брошенный Историей Европейской цивилизации, господствующим группам современного Запада. Да и не только Запада, но и России. Здесь мы и они «скованные одной цепью». Но об этом позже.

Таким образом, коммунизм помимо прочего есть компромисс между Капиталистической Системой и Русской Системой по поводу евразийского пространства, которое капитализм в начале XX в. не мог освоить и взять, но и не мог оставить и отбросить. А самодержавие в начале того же века достигло предела в структуризации этого пространства и уперлось в комплекс неразрешимых для него вопросов. В этом смысле коммунизм стал результатом стихийного совместного творчества двух систем — Капиталистической и Русской — в поисках решения очень русской — но не России, а капитализма — проблемы: «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Коммунизм и стал этим «туда и что».

Но если копнуть глубже, то коммунизм — это результат творческого компромисса на костях населения не только между двумя названными системами, но и между теми, что лежат под ними, служат фундаментом. Речь идет о компромиссе между Глубинной Евразией (Heartland) и Прибрежным Поясом, между социальным пространством и социальным временем Старого Света. Скуластый, с азиатским прищуром гениальный русский европеец Ленин — одновременно субъект, символ и памятник этому творческому компромиссу, который свел воедино две системы. Но сами эти системы суть лишь верхушки двух исторических айсбергов Евразии, о самом существовании которых как исторически значимых, как обладающих особыми и различными пространственно-временными характеристиками и организациями, мы начинаем узнавать лишь сейчас, когда, похоже, стаивают верхушки айсбергов (потому-то исчез результат компромисса между ними) и становятся более различимыми те семь восьмых, что скрываются под водой истории.