Колокола истории - [26]

Однако и при Старом Порядке, и при бонапартизме господство функции капитала над субстанцией ограничивалось сферой политики, не распространяясь сколько-нибудь значительно ни на экономику, ни тем более на идеологию. Попытки расширить зону «функционального контроля» (например, якобинцами) не имели под собой реальной базы в раннеиндустриальной системе производства: внутри нее противоречие между субстанцией и функцией еще было далеко от остроты, и функциональный аспект был более или менее внешним для самого капитала. Именно по этой причине провалился якобинский опыт, который логически остался в истории как генетически нерасчлсненная форма тоталитаризма и коммунизма, а в самой Франции исторически оказался переходной формой от Старого Порядка к бонапартизму французской государственности, традиционно сильной и потому способной осуществлять функцию капитала и господствовать над его субстанцией, оставаясь по своему происхождению в значительной мере внешней по отношению к капиталу силой. Силой, в большей степени используемой им ввиду исторических обстоятельств, чем вырастающей из него. Переплетение произойдет позже.

Нет острых противоречий между субстанцией и функцией капитала (производство — организация, капитал — система капиталистической собственности в целом, государство — гражданское общество) в период промышленной революции (грубо говоря: 1750–1850 гг., т. е. от ее начала до того момента, когда результаты производственных изменений дошли до уровня быта) и какое-то время после этого. И хотя противоречия постепенно обострялись, в целом период 1815–1914 гг. можно смело именовать эпохой «субстанционального капитализма». Когда собственники были важнее организатора, а их (точнее: прежде всего их) организация — гражданское общество, его партии — сильнее администрации, т. е. «организации организаторов», государства. Разумеется, определение и капитализма, и эпохи дается по модельной стране, по стране-гегемону, лидеру мировой системы — Великобритании. Вплоть до конца XIX в. она была по сути ядром (или большей его частью) мировой капиталистической системы, ее центром, системообразующим элементом. Периодизации развития систем, их содержательные характеристики всегда даются по господствующему элементу. И не случайно субстанциональный капитализм начал клониться к упадку вместе с гегемонией Великобритании с 70-х годов XIX в., в период бурного промышленного развития мира, когда индустриальная система производства обрела зрелость, а в ядре мировой системы Великобританию потеснили Франция и особенно США с Германией. Причем во многом — за счет организационных, функциональных факторов — реакция на резкое обострение противоречия между функцией и субстанцией капитала. Можно сказать, что США и «рванули» в XX в. на основе и по пути успешного решения того противоречия капитала, о котором у нас идет речь (по сути — основного, центрального). Причем в значительной степени, максимально, насколько это было возможно сто лет назад, в сфере самого материального производства. Именно это и сделало США лидером XX в. Умные люди в самые первые его годы заговорили об «американизации XX столетия»! Я бы сказал: американизация — это функционализация. Точнее: ее наиболее успешная конкретная положительная производственно-социальная форма. В этом смысле США стали провозвестником не только XX в., но и функционального капитализма. Это был их путь и их вклад. Ho путей в XX в. было несколько. Функционализация могла быть и не производственной, а социально-политической, и вообще антикапиталистической. Помимо американизации были и другие пути и в XIX в., и XX в. Они-то и определили этот век — быть может, потому, что не были так заземлены на производство и быт, как американский вариант? Речь идет о непосредственном, чистом, т. е. вне производства, триумфе социальной функции капитала. Функционализация по-американски была, с точки зрения функции, наименее чистой, самой овеществленной. Суть века выражают и выразили чистые формы: коммунизация (интернационал-социализация), фашизация (национал-социализация) и национал-либерационизация («капитал»-социализация).

XVII

По иронии судьбы почти все лидеры, персонификаторы господствующих — функциональных — тенденций XX в. явили свой лик под самый занавес «календарность» (1789/1815 — 1914) XIX в. Причем сделали это в Великобритании, устроив своего рода демонстрацию или, если угодно, показ мод XX в.

Сначала (1912) в Великобританию приехал дягилевский балет. Дж. Б.Пристли, известный не только своими романами и пьесами, но также тонкими и проницательными исследованиями различных эпох английской и мировой истории, их духа, писал, что балет Дягилева был «бомбой Времени» (time-bomb) — он пришел как взрыв из будущего, из 1920-х годов, словно война уже прогремела и стала прошлым. Русские пробудили Диониса, дионисийское начало от долгого сна; то, что в легкой форме и скрыто присутствовало в легкомысленных венских «девятнадцатовековых» оперетках, в русском балете прорвалось в тяжелую поступь XX в. И многие это поняли (29, с. 238, 244–245).

Вслед за «русской делегацией» Дягилева, показавшей кое-что из русского пути в XX в., перед англичанами предстали американцы, рекламировавшие свой путь в будущее и исполнившие «песнь американского гостя». Песня, а точнее — шоу, называлась «Hullo, Rag-time». В ночь перед рождеством 1912 г. ревю под таким названием — поющие и танцующие девушки во главе со звездой Этель Леви — начало свои выступления на лондонском ипподроме. Если успех русского балета был обусловлен завораживающей комбинацией скорости, насилия и оргии, то американский триумф был обеспечен духом всепобеждающего оптимизма, энтузиазма, воли к жизни. Показательно, пишет Пристли, что ритмы регтайма были восприняты не столько простыми англичанами, сколько представителями молодого поколения среднего и высшего класса.