Колокола - [23]

Из двери в сад тянуло душистым дымом вишневых сучьев, где-то, видимо, жгли костер. Ветви яблонь живою сеткой волновались от легкого ветра. Звенели чашки и блюдца, вились вокруг электрической лампы ошалевшие бабочки. Иногда одна из них, получив инфаркт, падала прямо на белую скатерть.

— Очумелые! — проворчал старик, размышляя что-то свое. — Право же, очумелые... Словно люди!..

Брови его шевелились все живей и живей.

— Ты, стало быть, Зиновьева?.. Верно? Зиновьева дочь? Твой батька — Зиновьев, Иван Иваныч?

— Да, — сказала она, лучась и плавясь от мнимой застенчивости.

— Неплохой, говорят, человек... Только люди сказывают, маленько чудаковатый. С амбицией...

— Па-а-а! — громко ахнула Катя.

— Не знаю, — сказала Кира. — Как мне судить отца?

— Это правильно, что ты отца уважаешь, — одобрил старик. — Без уважения к родителям нет и не будет благословения. Мастер первой статьи, говорят. И состоятельный. Стало быть — работяга...

— Наверно. Только не «работяга». Отец у меня — художник.

— Хорошая ты, погляжу, дочь. Это ты — хорошо, хорошо... Он маляр, сказывают. Со Всеволодом работает... Маляр, рабочий... А ты говоришь — художник? Как тебя следует понимать?

— Па-а-а! — простонала Катя — Па-а-а... Пожалуйста...

— Вот тебе и уважение к родителю. Не пикни и не спроси.

— Маляр-художник, — веско сказала Кира. — Мне, однако, пора. Дома будут тревожиться. Они не привыкли, чтоб я опаздывала.

— Что же ты так мало поела, детка! — засуетилась Севина мать. — Попили бы еще чайку.

— Да что вы! Дома я и того не ем. Как у вас хорошо... А сад, сад...

— Ну так ты давай наезжай, — предложил старик. — Сева — в армию, а ты — наезжай.

— Спасибо большое, — обрадованно сказала она. — Можно мне с младшим братом?.. Он до того забавный! Сашкой зовут.

— Чего ж нельзя!.. В это же воскресенье бери его под мышку и приезжай.

Они выбрались на дорогу сквозь шелестящую зелень сада.

Свинцово отсвечивали в темноте стекла в доме Костыриков. Теплое небо над домом было как темный, тяжелый полог.

Костырик-старший вышел их провожать. Он зажег фонарь. Луч фонаря уперся в обочину проезжей дороги, вспорхнул, погас.

Прижавшись друг к другу, шагнули они во мглу, оступаясь, побрели по полю, заросшему росистой травой.

Во тьме, к которой они пригляделись, стал смутно виден далекий лес.

Что-то вокруг гудело так глухо, так сонно, что казалось, уж никогда не наступит утро.

Свет впереди, на станции, — они знали, — должен был им открыться мгновенно.

Задрожала земля. Дрожь перешла в грохот. Где-то пронесся поезд.

Кира прыгнула в электричку. От быстрого бега стекла вагонов начали перезваниваться.

Забившись в угол и опустив голову, она задремала.

И приснилось ей вот что.

Сева достал халтуру — рисунки какой-то странной кухонной мебели. За эту работу он должен получить сто рублей. Он спрашивает ее: «Скажи мне, Кира, есть ли такой дурак, чтобы отказаться от сторублевого заработка?» Она отвечает: «Ты их отдашь старикам?» А он: «И немножко тебе на мороженое. Ты и Сашка, кажется, любите шоколадное?» И она отвечает: «Да».

Во сне она понимает, что он ей сдался, ослабел, стал частью ее... «Ты теперь работаешь на меня! — смеясь, говорит Кира. — А мороженое настоящее? Шоколадное?... Я тебе кусочек оставила. Вот! Осторожно... Не урони!..»

И вдруг во сне вместо Севы появляется какой-то странный метеорит. Кира вздрагивает от страха и напряжения.

...Качаясь на бегу поезда, она чувствовала сквозь сон, как в сердце ей заползает тоска. Все вокруг грохотало, ломко и звонко.

К небу рванулись комья земли. «Это — лава!» — решила Кира. Сумрак какого-то странного острова переполнился голубоватым свечением. В небе замелькали красные молнии.

Она быстро укрылась в воронке. Наверху, над ней, стояло чистое небо. Она даже видела Млечный Путь.

Радость, страсть и вместе отчаяние достигли в ней такого сильного напряжения, что она проснулась.

За окном показался тоненький полумесяц. Арки лунного света, ломаясь, лежали на крышах одноэтажных строений. Вагон раскачивало.

ЗАКОН ПРИТЯЖЕНИЯ

— Я слушаю, — сказала трубка

— Разрешите справиться, не нужен ли Институту дефектологии лаборант?

— Минуточку... Сотрудница, у которой есть единица, вне института. Попробуйте позвонить завтра.

Звонить она больше не стала. На следующий день пришла в институт.

В кабинете, куда ее провели, сидела женщина лет пятидесяти.

Сочетание тяжелой нижней части лица и лба, широкого и большого, делало эту голову чем-то похожей на голову льва.

— Прошу. Садитесь.

Кира присела на краешек стула, переплетя пальцы, обхватила колени. Ноги, длинные, голые ноги (платье было выше колен), пришлось подобрать под стул.

— Я вас слушаю.

— Мне сказали, что вам нужна лаборантка.

— Нужна. Вы хотели бы поступить непременно к нам?

— Да.

— У вас есть на это свои причины?

— Есть... У вас неважные дефектологи...

— Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Когда окончили школу?

— В этом году.

— Ну что ж... Готовитесь к конкурсному экзамену в педагогический?

— Нет, не готовлюсь. В этом году я не собираюсь держать экзаменов. Решила пойти работать.

— Можно, знаете ли, совместить и то и другое... Извините... Не знаю, как вас величать.

— Зиновьева, Кира Ивановна... Если хотите, вы можете говорить мне «ты».