Колокола Бесетра - [48]

Девушка расхохоталась.

– Ты не умеешь?

Они были примерно одного возраста, но она играла роль старшей. Сколько раз она спрашивала у него с забавным акцентом:

– Ты не умеешь?

Он следил, как она раздевается, но в памяти не осталось почти ничего. Запомнилось лишь одно: она была очень худа, с острыми грудями. В первый раз в жизни Рене видел такие острые груди с темно-коричневыми сосками.

Когда он попытался ею овладеть – так, как привык это делать в Фекане и Тавре, – она комично запротестовала:

– Нельзя заниматься любовью, как звери, Рене...

У нее получилось: «свери». Девушка явно забавлялась. Чем больше неловкости или удивления он выказывал, тем больше она радовалась.

– Ложись... Ложись и закрой глаза.

Они пробыли три часа в номере, который к концу пропитался их запахом. Она взяла инициативу в свои руки, хохоча над его смущением и стыдливостью. Когда они оделись, она спросила:

– Сколько ты заплатил за комнату?

Он не понял, почему это должно ее заботить. Порывшись в сумочке, она достала деньги и протянула ему.

– Вот... Твоя часть... Моя часть... Как на кровати...

Он не осмелился рассердить ее отказом. Потом они снова бродили по улицам, уже освещенным газовыми фонарями. Из конца в конец прошли Елисейские поля, а он все раздумывал, что бы такое ей сказать.

Был уже глубокий вечер, когда они добрались до авеню Ош; Пилар остановилась возле особняка, на фасаде которого был герб и какой-то флаг.

Она наскоро чмокнула его и быстро пошла, но не к парадному входу, а к двери для прислуги, не потрудившись даже спросить у него, где и когда они снова встретятся.

Да никогда! Ей, видимо, это не было нужно. Могра дважды приходил к особняку. Подвальные окна были ярко освещены, и во второй приход он разглядел Пилар в форменном платье, которая весело болтала с камердинером.

Вот и все, что осталось в памяти от первых месяцев жизни в Париже именно это, а не ходьба по редакциям, не ожидание в приемных, не первые встречи с его теперешними друзьями.

Хотя нет! Есть и другая картинка, и это снова витрина на бульваре Клиши, неподалеку от кафе «Граф» (тогда он еще туда не ходил) – витрина колбасной лавки.

В целях экономии Могра чаще всего ел у себя, в номере отеля – ел хлеб, колбасу, сыр, иногда рубец, который разогревал на спиртовке, выставляя ее за окно на подоконник, чтобы в комнате ничем не пахло, так как готовить в номерах запрещалось.

Он делал так и позже, уже вместе с Марселлой. В отеле не они одни были такие.

В витрине колбасной были выставлены готовые блюда: медальоны из заливных лангустов, жареные цыплята, креветки под соусом, паштеты в тесте, и все это, как правило, с гарниром из трюфелей.

Возвращаясь вечерами домой, Рене останавливался и разглядывал эти недоступные лакомства, прижавшись лбом к холодному стеклу, которое медленно запотевало от его дыхания.

Через это прошел и Марель, и романист Куффе. Позже они охотно и с умилением вспоминали об этом на завтраках в «Гран-Вефуре».

Но Могра не умилялся. Он и сейчас думает об этом серьезно, словно пытаясь найти таинственную связь между прошлым и настоящим. В чем, к примеру, смысл его встречи с Пилар? Это был первый опыт такого рода. Он сбил его с толку, особенно поначалу. Насколько он помнит, унижения он тогда не ощущал.

А позже все происходило уже не так – ни с его первой женой, Марселлой, которая родила ему дочь, ни с Элен Порталь, отказавшейся выйти за него, ни с Линой.

Что же он ищет в светящемся тумане своей дремы? Он чувствует, как дверь отворяется, потом бесшумно закрывается, а не остается, как обычно, приоткрытой, и м-ль Бланш на цыпочках издали смотрит на него и садится на свое место у окна.

Интересно, если бы он решился чистосердечно с ней поговорить, рассказал бы, что происходит у него в голове, пока он притворяется спящим, не сочла бы она все это за бред, вызванный болезнью?

Ему кажется вполне естественным, что закупорка сосудов бесследно для мозга не проходит. Но тогда почему же еще задолго до больницы, когда он вполне твердо стоял на ногах, ему доводилось вечером, улегшись в постель, гоняться за этими тенями?

Нет, это не совсем точно. Тогда он не гонялся за ними, как сейчас. Он убегал от них, относил на счет бессонницы или скверного пищеварения...

– Отец мой, я согрешил против шестой заповеди...

– В мыслях?

– В мыслях и делом...

В первые разы мягкий голос за решеткой исповедальни спрашивал:

– В одиночку, сын мой?

– В одиночку...

Лина не позвонила утром, как обещала, хотя он ее об этом не просил. Она должна была уже вернуться домой. Только бы ей не взбрело в голову навестить его без предупреждения, как в субботу!

Но он сердится на нее меньше, чем на кого бы то ни было, просто лежит и гадает, о чем думает м-ль Бланш, неподвижно сидящая у окна и наблюдающая за неизлечимо больными стариками, которые с трубками в зубах прогуливаются небольшими группками на солнышке или сидят на скамейках.

Рене долго боялся стать неудачником, каких много. Комнаты редакции словно притягивают их – точно так же, как и всяких психов. Одного от другого даже не всегда можно сразу отличить, тем более что все они любят выкладывать свои фантастические идеи.