Колокол по Хэму - [59]

Я понял его. „Gallera“ – это „петушья яма“, площадка для петушиных боев. Я отлично представлял себе, с каким удовольствием Хемингуэй овладевал наукой и искусством разведения бойцовых птиц, и еще легче мне было представить, как он, улыбаясь, следит за кровавым поединком и прислушивается к воплям зрителей.

„Первый сорт“ оказался маленьким домиком рядом с опустевшим коровником завода, в двухстах метрах от усадьбы писателя. Предприятие было заброшено, но здесь по-прежнему пахло навозом. Коттедж, о котором говорил Хемингуэй, раньше служил жильем для сторожа – крохотная лачуга с двумя пустыми комнатами и камином. В пристройке на задах дома размещалась дровяная печь для приготовления пищи и водяной насос. Электричества здесь не было. Стены и полы оказались сравнительно чистыми, но углы были затянуты паутиной, а в камине, похоже, поселились крысы. Одна из оконных рам треснула, и дождь оставил пятна на потолке и западной стене большой комнаты.

– Сегодня утром я пришлю сюда Рене, Хуана и еще пару ребят, пусть наведут порядок в помещениях, – сказал Хемингуэй, почесывая щеку и со скрипом поворачивая из стороны в сторону дверь на провисших петлях. – Мы привезем сюда кое-какую мебель и маленький ящик для льда из старой кухни, пару кресел и две койки.

– Зачем две койки? – спросил я.

Хемингуэй скрестил на груди волосатые руки.

– Дикарка не преувеличивает, утверждая, будто бы ее хотят убить. Если Мальдонадо отыщет ее, то, прежде чем убить, не только отрежет ей нос и уши. Ты знаешь, почему его зовут Бешеным жеребцом?

– Наверное, это прозвище как-то отражает его психическое состояние? – устало отозвался я.

Хемингуэй вновь почесал щеку.

– Он здоровенный парень, и между ногами у него висит этакая штука, словно у коня. И он обожает пускать ее в ход, особенно с молодыми девицами. Мы не должны позволить ему найти Марию Маркес.

Я подошел к камину и посмотрел на кучу мусора внутри.

Я обдумывал планы на вечер.

– А шлюхи из борделя не проболтаются? – спросил я.

Мне еще не попадались проститутки, способные хранить тайну.

Хемингуэй покачал головой.

– Леопольдина ла Онеста вполне оправдывает свою фамилию. Она умеет держать слово. Она поклялась, что ее девчонки и она сама заявят, будто бы Мария сбежала, и никто не знает, куда. Леопольдина запугает их так, что они будут страшиться ее больше, чем Кубинской национальной полиции; я гарантирую, что ни одна из них даже словом не обмолвится о вчерашнем происшествии.

Я презрительно фыркнул.

– Судя по тому, что вы рассказали о лейтенанте Мальдонадо, он за считанные секунды развяжет язык любой шлюхе.

– Возможно, – согласился писатель, – но уже час спустя после нашего визита Леоподьдина закрыла бордель и отослала всех девиц, которые что-либо знали, по их родным деревням и городам. Видишь ли, они работали нелегально. Полиции будет трудно их разыскать, да и вряд ли кто-нибудь станет этим заниматься. Убийство представляется совершенно заурядным… если не считать побега Марии. И если Бешеный жеребец или его босс, Свидетель Иеговы, заявятся сюда и спросят, известно ли нам что-нибудь… что ж, Марии в финке нет.

– В финке ее нет, – сказал я. – Она в сотне шагов от усадьбы, в старом вонючем коровнике…

– И ее день и ночь охраняет специалист по контрразведке и боевым искусствам, – закончил Хемингуэй.

– Идите ко всем чертям, – отозвался я.

– И тебе того же, – миролюбиво произнес писатель.

* * *

Остаток утра и всю вторую половину дня приходили и уходили агенты „Хитрого дела“. Мария отправилась в „Первый сорт“ вместе с Хуаном и еще несколькими слугами, а мы с Хемингуэем освободили большой стол в гостиной флигеля, и к нему стекался сплошной поток разномастной публики. Люди. докладывали, получали приказы, спорили, выпивали, выдвигали предложения и исчезали, только чтобы появиться опять.

Уинстон Гест провел там весь день, уходя только для того, чтобы разослать сообщения; также присутствовали Хуан Динабетия по прозвищу Синдбад-мореход, старший помощник Фуэнтес, Пэтчи Ибарлусия, отец дон Андрее Унтзайн, автор утренней песни Хемингуэя, Феликс Эрмула по кличке Кенгуру, друг Ибарлусии и еще один игрок хай-алай; носатый коротышка по имени Хосе Регидор, который изображал из себя крутого парня, но, на мой взгляд, свалился бы в кусты от первого же серьезного удара. Были здесь и доктор Сотолонго с братом Роберто, садовник Хемингуэя, который, по всей видимости, желал переговорить с хозяином об испанском петухе, которого он вырастил и обучил, а не о разведывательных операциях, а также с десяток других людей, в том числе портовые бродяги и официанты, с которыми я познакомился во время первой инспекции „Хитрого дела“, и несколько незнакомых мне лиц.

Машины приезжали и уезжали с десяти утра, и к половине пятого во флигеле было по колено пустых пивных банок и полных пепельниц, но мне казалось, что полуоформившийея план Хемингуэя так же далек от завершения, как и в восемь часов утра.

– Нам нужна схема яхты, – сказал я. – Без точных сведений о том, где находятся радиорубка и каюта Кохлера, вся наша затея – не более чем умственный онанизм.

– Прошу тебя, Лукас, следи за своим языком, – отозвался Хемингуэй, обводя взглядом десяток всклокоченных пьяниц, докеров, моряков и священников, которые топтались вокруг стола, споря и хлебая пиво. – Среди нас дети.