Колокол - [13]

Отправит обоз и думает: «А ведь я еще мало с них беру, вон как живут, жируют скоты!». Созвал он шакалов бывалых и давай с ними думу думать, как бы так зверей обложить, чтобы в разы добро увеличилось. Вроде и так добро девать некуда, только вот зайцы стали выступать, лоси бодаются.

«Надо бы зверей на место поставить, — гудел медведь, — а то вон как, распоясались».

«Ты медведь, налог введи, да не один — на воду. Что в реке, на дождь, что с неба падает, а там много воды».

Заулыбался медведь, так и порешили. А чтобы унять особо буйных, чтобы пресечь недовольство, разорвали пару зайцев на поляне большой, при всем честном зверье.

И стали звери за воду платить налог, за дождь, за росу — голод пришел, стали семьями целыми гибнуть.

Не выдержали многие, уйти решили жить в болота, пусть там погибнут, но будут жить сами, свободными, без кабалы медведя.

Шли звери, шли, дошли до болот дремучих, болот древних. Не было тут больших полян, не было тут богатых деревьев, была лишь сырость, да темень, была тут жизнь тяжела.

Повздыхали звери, но начали обустраиваться, еды было мало, но все же не меньше, чем с оброком медведевым.

Жили так лето, осень, зиму пережили. Пустили весточку в края родные, начали и другие звери перебираться.

Стал медведь меньше добра получать. Шакалы докладывали об уходе зверья все дальше на север.

«Надо кончать с этим! — заревел медведь, — собирай дружину, вернем свое добро!»

Двинулись шакалы с медведем в земли северный, в болота дремучие, порядок свой наводить.

Завидев врагов, завыли звери в бессильной тоске, решил бороться насмерть, нечего было уже терять.

Встали в ряды, спина к спине и приняли бой. Ослабели звери, быстро редели их ряды, начали отступать дальше в болото. Вот он, конец близок, «Утопимся лучше в болоте!» решили они.

Тут из самых темных краев, из самой трясины, выскочили волки, молодые, здоровые, злые, с большими белыми клыками, ярко желтыми глазами.

Налились глаза ненавистью у волков, бросились они на войско шакалье, били его, рвали его, бросали в трясину, душили, топили.

Рванули шакалы в страхе назад, домой, в земли свои вражеские. Медведь бежал с ними, но не успел, поймали его волки, дотащили к болоту, да там и утопили.

И стали жить звери как прежде, добро не стали делить между всеми, а стали помогать тем, у кого совсем худо было: нору вырыть, гнездо подправить, детей накормить.

Те, кто в болота ушли, там и остались. Начали звери жить все вместе как раньше, даже лучше».

* * *

День шел неторопливой сонной летней походкой к вечеру. Вокруг тихо шелестел ветер о ветви ровно постриженных кустарников, посаженных с филигранной точностью в стройные ряды, почти бесшумно проезжали мимо машины, по чистым магистралям, люди не спеша прогуливались по ухоженным бульварам. Все было рафинировано чисто, люди приветливы настолько, насколько требовали действующие правила культуры. Местные вурдалаки излучали благодушие и всегда были готовы помочь.

Старый город боролся, боролся безнадежно. Новая волна захлестнула мир, сметая все на своем пути. Города и страны теряли свой облик, теряли индивидуальность вместе со своими жителями, которые стали схожими до смешения поведением и, казалось, что и внешность стала соответствовать единому утвержденному кем-то стандарту. Западная часть нашего мира словно была вылеплена по шаблону, былые традиции теперь можно было увидеть только в старых книгах или в еще сохранившихся бродячих труппах, устраивавших свои шутовские представления на ярмарочных площадях.

Я шел по тихим улочкам, вспоминая, как мы с женой любили гулять по старому городу, подальше от шумных торговых центров, похожих как две капли воды друг на друга, от толпы горящих жаждой потребления глаз, просто прогуливаться, наблюдая, как незаметно ускользают ниточки времени из открытых ладоней. Сколько всего можно было бы сделать, сколько всего не удалось успеть — все это было уже не важно для нас, время, которое отвела нам природа, было столь мало, даже в условиях этого мира, что не хотелось его тратить на глупые стремления, что-то доказывать или создавать, надо было просто жить, не теряя ни минуты на других.

Я вспомнил, как трудно было мне включить жену в наш проект. Сколько не понимания встретила моя просьба в Совете. Одна лишь дочь всегда поддерживала, да Андрей Иванович, которому никогда не надо было ничего объяснять. Тогда его слово на Совете было решающим. Многие показали свое истинное лицо — теперь я знал точно, с кем работаю.

За три с небольшим года жизни в этом мире, мы не расставались ни на один день. Этот отпуск обошелся мне дорого, но я не жалею ни о чем.

Ответственным за Великий Марш назначили меня, как бросившего проект ради личных «утех». Утех! как хотелось тогда разбить эти заплывшие жиром самодовольные наглые морды. Андрей Иванович, взял на себя переговоры с этими ублюдками, они хотя бы раз поработали как мы, годами, веками, но нет.

После смерти Наташи мир изменился для меня. Даже Боги не всесильны. Я не знал тогда, кому молиться, кого проклинать. Я знал одно — мир изменился окончательно и бесповоротно.

За столиком маленького уютного кафе сидел немолодой уже, но вполне подтянутый мужчина, неторопливо пил пиво, и, щурясь от майского солнца, наблюдал, как стайка воробьев отбирала хлебный мякиш у медлительных тупых птиц мира.