Колодец одиночества - [42]

Из-за этих мучений она стала менее тактичной с мужем, и теперь вечно преследовала его вопросами:

— Но почему ты не можешь рассказать мне, Филип, что тебе сказала Стивен, когда тем вечером пришла к тебе в кабинет?

И он, изо всех сил стараясь быть терпеливым, отвечал:

— Она сказала, что не может полюбить Мартина. Это не преступление. Оставь ребенка в покое, Анна, она и так достаточно несчастна; почему бы не оставить ее в покое? — и он спешил сменить тему.

Но Анна не могла оставить Стивен в покое, никак не могла прекратить расспрашивать о Мартине. Она разговаривала с девушкой, пока та не заливалась краской; и, видя это, сэр Филип мрачно хмурился, а наедине с женой в спальне часто сердито упрекал ее:

— Это жестоко, это отвратительно жестоко с твоей стороны, Анна. Почему, Бога ради, ты все время изводишь Стивен?

Напряженные нервы Анны сжимались до предела, и она тоже отвечала сердито.

Однажды ночью он резко сказал:

— Стивен не выйдет замуж — я не хочу, чтобы она выходила замуж; это принесет лишь беду.

На это Анна разразилась сердитыми возражениями. Почему это Стивен не должна выходить замуж? Анна пожелала бы ей выйти замуж. Что же он, сошел с ума? И что значит — принесет беду? Ни одна женщина не может жить полной жизнью, если не выйдет замуж — какая тут может быть беда? Он хмурился и отказывался отвечать. Стивен, говорил он, должна пойти в Оксфорд. Он решил дать ребенку хорошее образование, однажды из нее выйдет прекрасная писательница. Выйти замуж — это не единственное, что может сделать женщина. Вот, к примеру, Паддл; она училась в Оксфорде, и она стала уравновешенным, разумным созданием, достойным восхищения. На следующий год он пошлет Стивен в Оксфорд. Анна насмехалась над ним: вот именно, Паддл! Таков результат всего этого образования — одинокая и несчастная старая дева средних лет. Анна не хотела такой жизни для своей дочери.

И она говорила:

— Жаль, что ты не можешь быть честным, Филип, и не говоришь мне, что было сказано тем вечером в твоем кабинете. Я чувствую, ты что-то скрываешь от меня — такое поведение совсем не похоже на Мартина; должно быть, ты что-то не рассказал мне, о том, что заставило его уехать, даже не оставив письма…

Он вспыхивал гневом, потому что чувствовал свою вину:

— Мне нет никакого дела до Мартина! — запальчиво говорил он. — Мне есть дело только до Стивен, и она пойдет в Оксфорд на следующий год; она мой ребенок, так же как и твой, Анна!

Тогда самообладание вдруг оставляло Анну, и она приоткрывала перед ним свою измученную душу; все, что лежало несказанным между ними, она облекала перед ним в грубые, безобразные слова:

— Тебе и до меня нет никакого дела! Вы со Стивен объединились против меня, и уже много лет! — изумляясь сама себе, она все же продолжала: — Вы со Стивен… да, я это видела годами — ты и Стивен!

Он глядел на нее, и во взгляде его было предостережение, но она все говорила, как в бреду:

— Я вижу это уже много лет, это так жестоко; она отняла тебя у меня, мое собственное дитя… это неслыханная жестокость!

— Да, это жестокость — но не Стивен жестока, а ты, Анна; ты никогда в жизни не любила своего собственного ребенка.

Безобразные, унизительные, ужасные слова полуправды; и он знал правду, но не смел ее выговорить. Сознавать себя трусом — это вредно для души, и это заставляет ее искать убежища в яростных словах.

— Да, ты, мать Стивен, преследуешь ее, ты мучаешь ее; я иногда думаю, что ты ее ненавидишь!

— Филип… о Господи!

— Да, я считаю, что ты ее ненавидишь; но будь осторожна, Анна, ненависть порождает ненависть, и помни, что я встану на защиту своего ребенка — если ты ненавидишь ее, то тебе придется ненавидеть и меня; она мое дитя. Я не позволю ей остаться один на один с твоей ненавистью.

Безобразные, унизительные, ужасные слова полуправды. Их сердца страдали, пока с их губ срывались обвинения. Их сердца обливались слезами, пока глаза оставались сухими и обвиняющими, глядя с враждебностью и гневом. Глубокой ночью они обвиняли друг друга, а ведь никогда они не ссорились всерьез; и что-то очень похожее на ту ненависть, о которой он говорил, охватывало их, как огонь, который иногда обжигал их.

— Стивен, мое собственное дитя — и она встала между нами!

— Это ты заставила ее встать между нами, Анна.

Безумие! Они были так преданно влюблены, и эта любовь породила их ребенка. Они знали, что это безумие, и все же цеплялись за него, а гнев выкапывал в них глубокие каналы, чтобы в будущем ему было удобнее течь по ним. Они не могли простить друг друга и не могли заснуть, потому что ни один не мог спать, пока другой не простил бы его, и ненависть, которая охватывала их в эти минуты, тонула в слезах, что проливали их сердца.

3

Как некая злобная и плодовитая тварь, эта первая ссора породила другие, и покой в Мортоне разлетелся на части. Дом, казалось, оплакивал его и уходил в себя, так что Стивен напрасно искала его дух. «Мортон, — шептала она, — где ты, Мортон? Я должна найти тебя снова, ты так нужен мне».

Ведь теперь Стивен знала причину их ссор, и она узнавала теперь эту тень, что проползла между ними в Рождество, и, зная это, она протягивала руки к Мортону, ища успокоения: «Где ты, мой Мортон? Ты нужен мне».