Колодец одиночества - [22]

Она взглянула в его беспокойные, вопрошающие глаза:

— Честь — это ты, — просто ответила она.

5

Когда Стивен целовала мадемуазель Дюфо на прощание, она плакала, потому что чувствовала: что-то уходит от нее и никогда не вернется. Беззаботное детство уходило вместе с мадемуазель Дюфо. Доброй мадемуазель Дюфо, которая так неразумно любила, так легко от нее можно было добиться чего угодно, с такой радостью она позволяла себя переубеждать; так легко ей было поверить, что ты стараешься изо всех сил, тогда как на самом деле ты откровенно ленилась. Доброй мадемуазель Дюфо, которая улыбалась, когда и не следовало бы, смеялась, когда не следовало бы, а теперь плакала — так, как способны плакать только латинские народы, проливая потоки слез и громко всхлипывая.

— Chérie — mon bébé, petit chou[19]! — всхлипывала она, цепляясь за угловатую Стивен.

Слезы стекали по горжетке мадемуазель, и ее бедный мех, который уже давно выглядел поблекшим, стал мокрым и весь свалялся, почернев от этих слез, а мадемуазель пыталась вытереть его. Но, чем больше она вытирала, тем мокрее он становился, потому что ее носовой платок был еще мокрее; а большой носовой платок Стивен был тоже не слишком сухим, когда та пыталась помочь ей.

Подкатила старая пролетка со станции, приехавшая из Мэлверна, и лакей взял багаж мадемуазель. Этот багаж был таким скудным, что он отмахнулся от помощи водителя и поднял чемодан один. Тогда мадемуазель Дюфо перешла на английский, Бог знает почему, вероятно, потому что расчувствовалась.

— Это не прощай, это будет не навсегда, — всхлипнула она. — Ты приедет в Париж, я это знай. Мы встретятся опять, Stévenne, мое бедное дитя, когда ты вырастет большой, мы двое встретятся опять…

И Стивен, которая была уже выше ростом, чем мадемуазель, вдруг захотела снова стать маленькой, лишь бы доставить ей удовольствие. Потом — ведь французы практичны даже в минуты подлинных чувств — мадемуазель нашла свою сумочку и, порывшись в ее глубинах, извлекла половинку листа бумаги.

— Адрес моей сестры в Париж, — сказала она, хлюпая носом, — адрес моей сестры, она делает маленькие пакетики — если ты услышит кто-то, Stévenne, какая-нибудь леди, что хочет купить пакетик…

— Да, да, я запомню, — прошептала Стивен.

Наконец она выехала; пролетка с грохотом проехала поворот и наконец скрылась за углом. До самого конца мокрое от слез лицо высовывалось из окна, мокрый носовой платок грустно махал Стивен. Дождь мешался со слезами мадемуазель, потому что погода испортилась, и теперь шел дождь. Это был такой грустный день для расставания… Туман собирался над долиной Северна и начал подползать к холмам.

Стивен прошла в пустую классную комнату, совсем пустую, не считая беспорядка, который всегда идет по пятам за некоторыми людьми — беспорядок всегда окружал мадемуазель Дюфо. На стульях, стоявших вразброд, лежала всякая всячина — скомканная бумага, сломанная подкова, весьма поношенная коричневая перчатка, потерявшая как свою подружку, так и две пуговицы. На столе лежала потрепанная розовая промокашка, от которой Стивен без стеснения отщипывала уголки — она была вся исчеркана изящным французским почерком, пока ее сморщенная поверхность не стала фиолетовой. И еще стояла бутылка фиолетовых чернил, наполовину пустая, зеленая вокруг шейки из-за пролитых капель; ручка с пером, острым, как штык, тонкий, упрямый штык, царапавший бумагу. Впритык к бутылке фиолетовых чернил лежала маленькая открытка со святым Иосифом, которая, очевидно, выскользнула из молитвенника мадемуазель — святой Иосиф выглядел очень почтенным и добрым, совсем как торговец рыбой в Грейт-Мэлверн. Стивен подобрала открытку и поглядела на святого Иосифа; что-то было написано в уголке, и, посмотрев ближе, она прочла мелкий почерк: «Priez pour ma pétite Stévenne[20]».

Она положила открытку обратно на стол; чернила и промокашку она спрятала в шкафчик вместе с упрямым стальным штыком, царапавшим бумагу и вполне заслужившим сожжения. Потом она выровняла стулья и выбросила мусор, а затем отправилась на поиски тряпки; одну за другой она протерла несколько книг, оставшихся в шкафу, включая «Розовую библиотеку». Она сложила стопочкой свои тетради с диктантами, вместе с другими, которые были куда менее аккуратно заполнены — тетрадями по арифметике, обычно небрежные и отмеченные крестиком; тетради по английской истории — в одной из них однажды Стивен начала писать историю лошадей! Тетради по географии с замечаниями мадемуазель, написанными жирными фиолетовыми чернилами: «Grand manque d'attention[21]». И, наконец, она собрала изорванные учебники, которые до этого лежали на спине, на боку, на брюхе — где попало и как попало, сваленные по шкафчикам и по ящикам стола, где угодно, только не в книжном шкафу. Ибо книжный шкаф таил в себе совсем другие вещи, разнообразную и далеко не научную коллекцию: гантели, деревянные и железные, всех мастей, индийские клюшки, рукоятка одной из которых была расщеплена, шнурки от гимнастических тапочек, пояс от туники. А еще — сувениры из конюшни, включая ленту, которую Рафтери надевали на голову в какой-то примечательный день, миниатюрную подкову, которую однажды сбросил с ноги Коллинс, полусъеденную морковку, теперь заветренную и заплесневелую, и две рукоятки от охотничьих хлыстов, ожидавших визита к мастеру.