* * *
Писатель поставил точку, привычно отогнал вправо каретку пишущей машинки. В своем уголке, отгороженном декоративной стойкой, сопела над красками шестилетняя Татка. В кухне, через стенку, шипели кастрюли, пронзительно пела водопроводная труба. Где-то уже в который раз пытались завести мотоцикл, и звуки, усиленные тесно стоящими домами, заставляли дребезжать стекла. Визгливый старушечий голос сверлил двор из противоположного окна: "Да брось ты эту паршивую кошку! Тебе говорят или нет, неслух треклятый, погибели нет на твою голову!" Писатель вздохнул, постучал стопкой листов о столешницу, выравнивая края, взвесил рассказ на руке. Он написал его в один присест, на одном стремительном дыхании, не отрываясь, почти без правки. В сердце еще не утихло что-то неудобное, острое - оно вставало каждый раз к концу работы. Особенно - если работа удавалась. А работа на этот раз удалась, он это сразу почувствовал... Писатель посмотрел заголовок. Все, пожалуй... Ах да, эпиграф. Но это никогда его не останавливало. Он заложил первый лист в стоящую обок портативку с латинским шрифтом, медленно отстучал: "Se non e vero, e ben trovato". Повернул валик. Не забыл сноску: "Итал. Если это и не верно, то все же хорошо выдумано". У него полно таких вот заготовок на все случаи жизни. Кто-то скажет, лежало на поверхности... Ничего, сойдет. Писатель расслабился, закрыл глаза. ;. - Папа! Папа! Смотри! Дочка подбежала, радостная, раскрасневшаяся, протянула еще не просохшие листы. - Смотри, что я нарисовала! Правда, здорово? Писатель ничего не понял, но глухая тоска захватила, сжала и уже не отпустила. Чистые акварельные краски были положены на размокшую, собирающуюся под кистью в комки бумагу. Линии кое-где смазались, подплыли. Но пустяки не могли убить на картинках чужого неба с крылатыми людьми, чужих гор, чужих городов и Леса. Лихую ребячью выдумку обедняло некоторое однообразие, даже ограниченность фантазии. Но с какой-то настойчивостью, сквозь неумение, из рисунка в рисунок, с массой мелких подробностей, изобрести и увязать которые не под силу самому изощренному воображению, выстраивался пленительный, зовущий, незнакомый мир. Девочка ничего не выдумывала, читала внутри себя - так уверенно один лист дополнял другой. Пылом детской памяти, не замутненной земными деталями, всей силой еще не привыкшей осторожничать гениальности боролась дочка за этот мир, не вмещавшийся в уютной квартирке, где до сих пор не было тесно придуманным Писателем звездолетам, солнцам, галактикам... - О, господи! - пробормотал Писатель. - Все мы, видать, чуть-чуть колобки: неизвестно, куда катимся и кто нас съест! Он мог гордиться собственными вымыслами. Но принять любой из них осуществленным был не в силах. Писатель невольно взглянул на руки Татки худющие девчоночьи руки с исцарапанными котом, испачканными красками пальцами. Ладонь Писателя бессознательно скомкала законченный рассказ.
1 Гомер. "Одиссея", V глава, стихи 444 - 446. Перевод В. А. Жуковского.
