— Любовь и смерть. Добро и зло…, — теперь уже со смешинкой в глазах речитативом продекламировал Штелле.
— Кто вы?
— Тот самый пенсионер, который подарил вам букет синих хризантем, перед тем как на нас обрушилась ферма, — развёл руками Пётр.
— Но ведь это невозможно! Где мы оказались? Какой сейчас год? Что вообще происходит? — вывалила девчушка с пронзительно-синими глазами, прямо как те хризантемы.
— Вика, успокойся, давай. Тут крики и паника ни как не помогут. Мы в том же самом городе Краснотурьинске. Сейчас 3 января. Вот только 1967 года. Я не знаю, как это произошло. Ты, кстати, читала книги про попаданцев.
— Про попаданцев? Это как фильм "Туман" или эти французские комедии с Жаном Рено и Кристианом Клавье, — наморщила рот синеглазка.
— Насчёт Клавье не знаю. Никогда особенно не интересовался актёрами, а вот Жан Рено там точно был. Только они попадали в будущее в своих телах, а нам вот эти достались, — Пётр ткнул в себя пальцем, — Это тело Первого Секретаря Горкома КПСС города Краснотурьинска. Ничего из прошлого реципиента я не помню. Только то, что помню о нём из детства. Своего детства. Я ведь здесь родился. Можно ведь считать, что нам с тобой повезло. Кто-то дал нам возможность прожить вторую жизнь. Тебе вон вообще почти пятьдесят лет скинули, радоваться надо, — вздохнул и усмехнулся одновременно Пётр.
Девочка слезла с кровати, подошла к двери и, открыв, выглянула в коридор.
— Эта тётка стоит в конце коридора, — сообщила она Петру, — И что делать-то теперь? Если мы скажем, что с нами случилось, то точно в дурдом угодим.
— А мы не будем никому говорить, — взял девочку за плечо и усадил её на кровать Штелле, — Будем жить, поживать и добра наживать. Или ты против наживания добра?
— Нужно найти Горбачёва и Ельцина и убить их, — из уст десятилетней худенькой, даже тощей девочки, это прозвучало вполне себе грозно, — Меченого в первую очередь.
— Для начала нужно успокоиться, и на самом деле не попасть в дурдом, или, ещё хуже, в лапы "кровавой гэбни", — Пётр сел на соседнюю кровать.
— У меня теперь, что, есть другие родители? Или это детский дом и эта девочка была сиротой? — вдруг вполне спокойным голосом поинтересовалась Вика Цыганова.
— Чёрт! А ведь на самом деле. Нет, это не детский дом. Это — школа интернат, сюда на неделю привозят детей из малообеспеченных семей и из далёких деревушек. Только вот сейчас каникулы? Значит, с тобой что-то не так. Я поузнаю, — Штелле задумался. Что делать с девочкой?
— А мне что делать, у меня эта толстуха пыталась компот отобрать утром на завтраке, — девочка потрогала фингал под глазом.
— Давай сделаем так, я сейчас переговорю с завучем. Они тебя изолируют от остальных детей.
— И что, мне взаперти сидеть? — сморщила нос Цыганова.
— Мысль мне сейчас пришла интересная. Сейчас ещё не написаны многие песни о войне. Да даже "Журавли" ещё не написаны. Я попрошу, чтобы тебе дали чистую тетрадку и карандаш. Вспоминай песни о войне. Записывай. Ты ведь и с нотами сможешь написать.
— Без гитары или пианино сложно, — покачала головой попаданка.
— Я спрошу. Скорее всего, гитара у них должна быть. Да и пианино, наверное. Ладно, Вика, нельзя нам долго секретничать. Это подозрения вызовет. Я узнаю про твою новую семью и завтра у тебя появлюсь, — Пётр подошёл к двери. И завуч, и воспитательница переминались в конце коридора с ноги на ногу, — Не боись. Прорвёмся.
Легко сказать.
— И что же Маша сказала? — прямо набросились женщины на первого секретаря.
— Что у нас с чаем, Зоя Ивановна? — попытался сбить их настрой Пётр.
— Ох, извините, пойдёмте в столовую, там нам найдут по стакану, — и завуч пошла вниз по лестнице.
В столовой пахло отвратно. Подгорелым молоком, кислой капустой и ещё какой-то мерзостью. Петра чуть не вытошнило.
— Почему такой запах? — повернулся он к женщинам и прикрыл за собой дверь.
— Молоко, наверное, убежало, — спокойно пожала плечами женщина.
— Расхотелось мне чай пить. Пойдёмте в ваш кабинет. Там поговорим.
— С Машей-то что? — видя, что начальство уходит, напомнила о себе воспитательница.
— Как вас зовут? — остановился Пётр.
— Клавдия Семёновна.
— Клавдия Семёновна, а можно Машу избавить от общения с той девочкой, с которой она подралась? — воспитательница одёрнула на себе вязанную вытянутую спереди, конечно же, коричневую кофту.
— Зачем?
— А затем, что эта девочка пыталась за завтраком отобрать у Маши компот. Девочку нужно наказать, а чтобы та не стала мстить Маше, её нужно изолировать. Машу. У вас есть пианино или гитара.
— Есть и пианино и гитара в "Красном уголке", — вмешалась завуч.
— Вот туда и отправьте Машу. А вечером проследите, чтобы девочки не оказались в одной комнате и чтобы они при всём желании не смогли встреться. Хулиганку, лучше всего закрыть до утра одну. Утром я появлюсь и узнаю у Маши, как прошёл день и, что случилось, или не случилось, за ночь, — Пётр не смотрел на воспитательницу, говорил это Зое Ивановне, — И ещё, оказывается, Маша пишет стихи. Дайте ей, пожалуйста, чистую тетрадку и карандаш мягкий.
— Мягкий? — хором потеряно отшатнулись обе.
— Мягкий, чтобы легко писал и не царапал бумагу, на нём ещё буква "М" стоит.
