Колесом дорога - [11]

А что все же? Это предстояло ему выяснить сейчас. Шахрай, ду­малось Матвею, обязан знать, хотя бы исходя из того, что находится над ним. Это было наивно, но хотелось верить, что так оно и есть.

Но не очень-то легко было остановить себя. Сейчас он обвинял Шахрая уже в умении вот так, одним-двумя штрихами создать даже атмосферу своей деятельности, обозначить, проявить то, чего нет, что только подразумевается. В этом тоже был весь Шахрай, тот, который на виду, для посторонних. Матвей же знал его другим и уважал в нем того, другого, напористого, бьющего в одну точку, мгновенно от­секающего все, что не касается дела. И этот Шахрай мгновенно про­явился, как только коснулись дела, покончили с воспоминаниями, стал и костистым, и громоздким, неудобным. И Матвей вздохнул с облегчением, видя его прежним, слушая его прежний голос.

— Так ты за мою широкую спину... — После этих прямых слов Шахрай слегка сорвался, заговорил дружелюбнее, почти доверитель­но:— Как только перебрался в Минск, сел в кресло, друзья вспоми­нают Шахрая, когда их петух жареный клюнет. Думал, хоть ты за­шел как человек, погутарить, чарку поднять,— и, раскаляясь: — Один, один, и выпить не с кем. И ты туда же, Матвей. На кого только не глянешь — одно и то же...

Такой Шахрай был в новинку Матвею, не понравился ему.

— Укатали вас, Олег Викторович. Плохо на вас влияет здешний климат, себя только во всем и видите.

— А ты кого видишь? Чуть припекло, тут же побежал покрови­теля искать. Можешь не беспокоиться. Тебя уже опередили. Проку­ратура запрашивала, обращались ко мне за твоей характеристикой, можно ли тебя, депутата, в каталажку?

— И вы сказали, что, конечно же, нет... или можно?

— Я ничего не сказал. Я посоветовал прокурору посмотреть на тебя лично, побывать в твоем хозяйстве, взглянуть, каково тебе там приходится. Ты думаешь, я не понимаю...

— Спасибо,— торопливо перебил Матвей.— Только я не за этим к вам, не за тем, чтобы вы меня спасали.

— А зачем?

— И сам не знаю.

Это была правда, Матвей не знал сейчас, зачем он шел к Шах­раю.

— Как пришел, так могу и уйти.

— И уходи, брат,— Шахрай взмахнул рукой, будто выметал из своего кабинета, из сердца. И Матвею стало жалко его. Порою Шах­рай представлялся ему едва ли не князьборским Железным челове­ком, а перед ним сейчас был просто человек, усталый и слабый. Матвей понял, что этот человек не снимет с него того груза, который он взвалил на себя, и хотел бы, да не сможет, не дано ему.

— Не пойду,— сказал Матвей с отчаянием.— А вы на моем ме­сте как бы поступили, к кому бы кинулись, поставьте себя на мое место.

— Ну что ж, давай рискнем, поменяемся местами.

— Шутите...

— Отчего же... Садись, садись, дорогой, вот сюда.

— Хорошо, хорошо,— вторил ему Матвей, давая усадить себя в кресло. И, только когда устроился, дал волю себе, рявкнул: — К по­рогу!

Вложил в этот крик все: и боль, и неловкость, и унижение. Но не пронял Шахрая. Тот с готовностью направился к порогу и стал, привалившись к косяку дверей. А Матвей, выпустив пар, обмяк, тос­кливо проговорил:

— Хватит, наверно, Олег Викторович, поговорим серьезно.

— А это серьезно, куда уж серьезней, я каждый день такой серьезный, а ты только полминуты. Продолжай, продолжай, неплохо начал.

Матвей не мог понять, издевается он или выдает ему все чистой монетой. Шахрай был невозмутим. И невозмутимость эта вновь взвинтила.— Шапку, шапку долой,— скомандовал Ровда.— И от косяка отвалитесь, его поддерживать не надо. Ноги-то хоть бы вытерли, перлись когда. Ну, коротко и самую суть. Не забудьте время засечь. На часы, на часы только украдкой взгляните. И согните шею... Что ты на меня, как на прокурора, вызверился. Шею ниже и глаза в пол. Согни выю-то. Ты же просить пришел. Не сверкай буркалами своими. Давай, давай голоском дрожащим, жалобным, чтобы я проникся и сни­зошел,— Матвей говорил, как бы продолжая игру, навязанную Шах­раем, но уже чувствовал, что это не игра. Ему неприятен был чело­век, застывший у порога, он ведь сам предложил поставить эту коме­дию и сейчас, похоже, отказывается от участия в ней. А Матвей уже вжился в свою роль. Вседозволенность вроде бы комедии, шутки да­вала хоть и мнимую, но власть. Он, Матвей, по выражению того же Шахрая, сейчас владел ситуацией. Он тоже сумел разорвать время, разрушить его связи.— Ну, дорогой, чего ты там прилип, давай не робей... На полусогнутых, Олег Викторович, на полусогнутых, что мне вас все учить.

— Переигрываешь, Матвей Антонович.— Шахрай уже теснил его голосом и громоздким телом.— Переигрываешь. А это всегда опасно, как и не доигрывать.

— А я не хочу играть. Я уже наигрался в ваши игры.

— А в них не надо играть. В них надо жить.

— Ну и живите, Олег Викторович. Будьте здоровы, живите бо­гато, а мы...— Матвей сдался, и Шахрай позволил себе улыбнуться.

— Нет уж, начали, так продолжим. А то ведь не по правилам получается. Прежде, Матвей, чем играть в такие игры, надо правила выучить, как таблицу умножения... Пересаживайся на стул. С моей колокольни выше и больнее падать, а так, глядишь, отделаешься только ушибами. А ушибы до свадьбы заживают... Хорошо, шел ты ко мне не за тем, чтобы от тюрьмы спастись, а зачем? Не вскидывайся, знаю. Ты перебежчик элементарный, как все те, что вчера были вро­де «за», а сегодня вроде «против». Вчера они вроде хотели хлеба, а сегодня: бедная природа, природа-мать, а хлеб, что мы дали, жрут. И ты в этот хор едоков. Чуть подмочило, чуть подморозило, чуть вы­сушило, пылью чуть охватило, тут ты и кончился. Или это все со страху? Боишься? — Матвей вздрогнул, что-то созвучное ему почу­дилось в упавшем до шепота голосе Шахрая и одновременно проси­тельное, интерес какой-то робкий, то же было и в глазах Шахрая, будто тот подглядывал за ним в замочную скважину и попался, пой­мали его за этим занятием. И Шахраю было донельзя неловко, его, как мальчишку, даже в краску бросило.