Колесо в заброшенном парке - [11]

— Я давно уже не ребенок, — обиделся Антонио.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, конечно же, ты не ребенок… — учитель в изнеможении откинулся на спинку стула. — И сочиняешь ты прекрасно, и исполняешь виртуозно… Но мыслимое ли это дело? Что скажут оркестранты? Хористы?

— Они все — мои друзья! Я целыми днями по просьбе отца помогаю им разучивать партии. Ну почему нельзя?

— Антонио, ну разве ты не знаешь, что отроку, не достигшему семнадцати лет, не разрешается вставать к дирижерскому пульту в кафедральном соборе? Такова традиция, которой уже много лет… Разве ты не слышал об этом? И не раздумывал?

— Слышал! Раздумывал! И поэтому знаю, что традиция давно устарела. Единственное, что с ней еще можно сделать, так это нарушить!

Карло Тортора был знаменитейшим музыкантом в Венеции, большим другом отца Антонио, Маурицио Виральдини — скромного скрипача капеллы кафедрального собора Святого Марка, главного храма Венецианской республики. Карло был так увлечен музыкой, что никогда не расставался с нотной бумагой, чернильницей, гусиным пером и мешочком с песком, которым он старательно посыпал свеженаписанные нотные строчки, чтобы промокнуть чернила. Три года назад Маурицио попросил Карло позаниматься музыкой со своим единственным сыном. Учитель и ученик быстро привязались друг к другу — трений между ними не возникало никогда. И вот впервые Карло пришлось ответить мальчику отказом.

— Антонио, — сказал маэстро, — нельзя так! И не проси, не настаивай, учись быть терпеливым… Прошу тебя.

Ученик молчал, насупившись.

— Ну… хочешь, я завтра договорюсь с капельмейстером церкви Марии Магдалины, он с удовольствием даст тебе продирижировать литанией на освящение Святых Даров. Ее написал Никола Роспони, и она…

Карло замолчал, пытаясь подобрать нужное слово.

— Бездарна! — закончил за него мальчик. Он открыто смотрел на учителя — немного бледный, лопоухий, с косой рыжеватой челкой и большими светло-карими глазами. — Вы сами прекрасно это знаете, и совсем не хотите, чтобы я дирижировал этой дурацкой литанией.

Маэстро вздохнул и развел руками.

— Во-первых, с тобой трудно спорить. Музыка маэстро Роспони действительно… М-да… А во-вторых… если я тебя сильно люблю, это еще не дает тебе право вить из меня веревки.

Антонио посмотрел на учителя.

— Дает… — сказал он и тут же улыбнулся во весь рот.

Учитель улыбнулся в ответ. «Да… За эту его улыбку можно полжизни отдать, — подумал он. — Но правильней будет изобразить строгость». И нахмурился.

— Это еще почему?

— Потому что вы — мой. — Антонио подошел к Карло и бесцеремонно забрался к нему на колени. — А я — ваш.

— Нет, я так не согласен! — возразил Карло, теребя себя за длинный горбатый нос и пытаясь скрыть рвущуюся наружу улыбку.

— Но я хочу дирижировать вашу мессу! Я ее давно выучил, знаю все партии…

— Ты молодец, но… разве это от меня зависит? И вообще, всему свое время. Не торопись, ничего от тебя не уйдет.

Антонио слез с колен учителя и направился к своему табурету.

— Откуда вы знаете! А вдруг уйдет? — бросил он на ходу.

— Антонио! Ну что у тебя за характер! Ты даже не представляешь, что это такое — дирижировать ТАМ… Вся знать во главе с дожем, высшее духовенство Республики…

— Представляю! Я ведь подменял отца с его скрипкой…

Карло поднялся со стула, подошел к мальчишке, улыбнулся и слегка дернул его за ухо.

— Да с такими ушами ты все внимание публики сосредоточишь на себе — про мою мессу и думать забудут…

Антонио вскочил, с грохотом роняя табурет, и выбежал из комнаты.

Опять эти уши, эти насмешки! Почему в свои законные десять с половиной нельзя дирижировать в главном соборе, как бы хорошо ты это ни умел?!..

Антонио сбежал по лестнице вниз, прыгая через три ступеньки, и вылетел из дома. Деревянная дверь громко хлопнула ему вслед. Что же это получается? Он, Антонио, стремится к необычному, высокому, и точно не ударит в грязь лицом, а им это…

Антонио шмыгнул носом, сдерживая слезы, и свернул за угол.

Со всех сторон, насколько хватало взгляда, виднелись пышные дворцы и храмы — каждый из них пытался рассказать богатую и величественную историю своего города. Городу было чем гордиться — не зря ведь наезжали сюда поклонники изящных искусств, маскарадов и тайных знаний… Венецианские мальчишки тоже любили свой город. Потому что трудно придумать более интересное место для игр, чем запутанные улицы и переулки с водными каналами вместо мостовых, заросшие виноградом дворы, таинственные подземелья под храмами и дворцами…

Антонио шел по этому великолепному древнему городу, и ему было не до красот и тайн. Он шагал потупясь, не обращая ни на что внимания. Лишь время от времени его отвлекало пение, доносящееся со стороны каналов — венецианские гондольеры оставались верны себе и затягивали свои протяжные баркаролы всякий раз, когда на то возникало желание. Антонио вспомнил, как старик Карло рассказывал ему, что баркарола родилась именно в Венеции — ведь размер «шесть восьмых» как нельзя лучше соответствует ритмичным взмахам весла гондольера…

Через несколько минут Антонио оказался возле Арсенала — громадной судоверфи. У невысокого дерева он увидел Этторе. Этторе был весельчак, неутомимый выдумщик и отъявленный бездельник. Как уверял он сам, второго такого не было во всей Венеции. Антонио был склонен ему верить.