Колесо страха - [106]

– Это не так, – сказал я, чувствуя, как нарастает во мне ощущение божественной силы.

– Это так лишь отчасти, – ответил де Керадель. – Неправда то, что жизнь – это случайность. То, что мы зовем случайностью, является лишь проявлением неизвестных нам законов. Жизнь происходит из жизни. Не обязательно от жизни в нашем понимании, но от чего-то, чья сущность являлась – и является – жизнью. Правда то, что боль, страдания, скорбь и ненависть являются основой человечности. Правда, что наша раса была взращена голодом, болезнями и войной. Но также правда и то, что существуют мир, счастье, сострадание, чувство прекрасного, мудрость… Хотя возможно, что мир, счастье, сострадание, красота, мудрость – это лишь отражение чего-то иного, как в водной глади лесного пруда отражаются цветы на берегу. Но все эти вещи существуют… Мир, красота, счастье и мудрость. Существуют. А значит… – Де Керадель все еще закрывал глаза руками, но я чувствовал его взгляд на себе, будто он пытался заглянуть мне в душу. – То, что вдохнуло жизнь в первичный бульон, должно содержать все это в себе. Потому что создание не может обладать тем, чем не обладает создатель.

Конечно, я знал это. Зачем тратить силы, убеждая меня в таких банальностях?

– Это самоочевидно, – сказал я.

– И также должно быть самоочевидно, – продолжал де Керадель, – что, поскольку у этой сущности, создавшей нас, есть и темная, зловещая, жестокая сторона, наш путь к ней, наш единственный путь к ее иной стороне должен проходить сквозь боль, страдания, жестокость и зло. – Он прервался, а затем продолжил с напором: – Разве не об этом говорит любая религия? Человек может приблизиться к Создателю лишь посредством страданий и скорби. Жертвоприношения… Распятия!

– Это правда, – ответил я. – Крещение кровью. Очищение в боли. Перерождение в скорби.

– Струны, которых мы должны коснуться, прежде чем возникнет совершенная гармония, – прошептала мадемуазель.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Я обернулся. Дахут не открыла глаз, но уголки ее губ были приподняты в усмешке.

– Жертвы готовы, – сказал де Керадель.

– Так давайте же жертвовать! – откликнулся я.

Де Керадель отнял руки от лица. Зрачки его светились, и казалось, что его лицо, кроме пылающих глаз, скрывает тень. Мадемуазель подняла взгляд, и я увидел ее глаза – два озера фиолетового пламени.

Это не показалось мне странным – тогда.

С задней стороны буфета было зеркало. Я взглянул туда и увидел, что мои глаза тоже горели – в них полыхал дикий огонь золотистого цвета, и мое собственное лицо, казалось, утопало в тени.

И вновь это не показалось мне странным – тогда.

– Жертвы готовы, – повторил де Керадель.

– Воспользуемся же этим! – воскликнул я, вставая.

Мы вышли из столовой и поднялись по ступенькам. Моя странное состояние не проходило – наоборот, оно лишь усиливалось, и с ним во мне росла безжалостность. Я должен был отнять жизнь, но что такое одна жизнь или множество жизней, если из них будут построены ступени лестницы, по которой я выйду из пещеры на солнечный свет? Если я призову то, что жило до начала самой жизни… Смогу управлять им… Повелевать Создателем…

Де Керадель взял меня за руку, и я вошел в свою комнату. Он сказал, чтобы я разделся и вымылся, и вышел. Я разделся, и моя рука коснулась чего-то у левой подмышки. Кобура с пистолетом. Я забыл, откуда она у меня, кто дал ее мне, но этот кто-то говорил, что важно… очень важно, чтобы я не потерял и не отдал ее… жизненно необходимо. Я рассмеялся. Эта игрушка необходима для призыва Создателя Жизни? Я отбросил кобуру в угол комнаты…

Де Керадель был рядом, и я подумал: «Как я не заметил, что он вошел сюда?» Я вымылся и сейчас был обнажен. Де Керадель обернул повязку вокруг моих бедер. Он надел сандалии мне на ноги и продел руки в рукава хлопковой мантии. Затем он отошел, и я увидел, что и он облачился в такую же мантию, перехваченную поясом из металла или дерева.

Таким же поясом была перехвачена его грудь.

На них были какие-то серебристые символы… но разве серебро может меняться, перетекать из одной руны в другую? На голове у де Кераделя был венец из листьев дуба, а на поясе висели длинный черный нож, черная булава, черная овальная чаша и черный кувшин…

Дахут смотрела на меня, и я подумал: «Почему я не увидел, как она вошла сюда?» На ней тоже была хлопковая мантия, но пояс был золотым, а символы на нем – красными, и из красного золота была лента, что удерживала ее волосы, и браслеты на руках. В руке она держала острый как бритва золотой серп.

Они надели на меня черный пояс с серебряными символами и возложили на мою голову венок из листьев дуба. Де Керадель снял булаву с пояса и передал ее мне. Я вздрогнул и уронил ее. Он подобрал булаву, вложил ее мне в руку и сжал мои пальцы на рукояти. Я хотел разжать их и не мог, хотя прикосновение к этой булаве и было ненавистно мне. Я поднял ее к лицу и осмотрел. Она была тяжелая… почерневшая от возраста… как и пояс… как и венец. Она выглядела так, будто ее вырезали из цельного куска дуба, и заканчивалась тяжелым навершием.

Mael bennique! Дробящая Грудь! Разбивающая Сердце! Я понял, что почернела она не от времени, а от крови.