Колесо Фортуны - [66]

В подъезде Григорий Орлов попытался заговорить, граф жестом остановил его. Только когда карета, гремя железными шинами по булыжнику, отъехала от аустерии, Сен-Жермен громко, чтобы перекрыть шум, сказал:

— Вы молодец, Грегуар: сразу поняли и ничем не выдали наше прежнее знакомство. Я не хотел, чтобы в Петербурге знали, что в Кенигсберге я носил имя португальского негоцианта Аймара.

— Бог мой! Как вы пожелаете, так и будет. Только позвольте мне называть вас, как и тогда, саго padre? Ведь и с Алексеем сейчас вы поступили, как добрый, мудрый отец.

— Как хотите, Грегуар. Но сейчас нам лучше помолчать, а то на этой мостовой мы рискуем откусить себе языки…

6

Постучав молотком в дверь, Григорий конфузливо сказал Сен-Жермену:

— Саго padre, тут у меня старуха живет, мамка моя, теперь вроде экономки, — всему дому командир. Добрая душа, только очень ворчлива. Если что-нибудь, вы не обращайте внимания…

— Не беспокойтесь, Грегуар, — ответил граф, — все будет хорошо. Как ее зовут?

— Домна.

— У вас ведь принято называть еще и по отцу?

— Холопку по отчеству? — удивился Алексей.

— Холопка она для вас. Для меня человек, как все.

За дверью брякнул засов.

— Игнатьевна, Домна Игнатьевна, — поспешно сказал Григорий.

— Ну, явился, не запылился? Позже-то нельзя было? — сказала Домна Григорию. — А это еще кого на ночь глядя принесло? Люди добрые спят в эту пору, а не по гостям ходят… Опять, поди, бражничать станете?

— Тише ты, мамушка! Знаешь, что это за человек?

Он нам — как отец родной. Однова меня спас, а сегодня Алешку…

— Добрый вечер, Домна Игнатьевна, — с жестковатой правильностью сказал по-русски граф. — Я не позволил бы себе приехать, если бы знал, что мое появление причинит беспокойство хозяйке.

— Кака там хозяйка! — отмахнулась Домна, но голос ее не был уже таким суровым — столь обходительно баре к ней еще никогда не обращались, а по отчеству, кроме дворни, никто не называл.

— Разумеется, хозяйка! — подтвердил граф. — Более того… Вы знаете, что означает ваше имя по-латыни?

Оно означает — "госпожа"!.. Так что каждый раз, когда вас называют по имени, вас называют госпожой.

— Уж вы скажете! — внезапно заулыбалась, застеснялась Домна и распахнула дверь. — Проходи, батюшка, в горницу, что тут в прихожей-то стоять…

Граф и Григорий ушли в гостиную, Алексей нагнулся к уху Домны:

— Гляди, мать: что есть в печи, все на стол мечи, чтобы нам перед заморским графом не оконфузиться.

— Иди, иди! Учить меня будешь!..

К Домне Игнатьевне вернулась вся ее суровость.

Она прикрыла дверь за Алексеем и через другую ушла в дом.

— Саго padre! — Григорий восхищенно смотрел на графа. — Я просто поражен! Вы говорите по-русски, как настоящий россиянин.

— Не льстите мне, Грегуар, до этого еще далеко.

В Кенигсберге у меня было слишком мало практики, а язык у вас трудный. Кроме того, люди из разных мест говорят каждый по-своему…

— Что верно, то верно, — сказал Григорий. — Москвичи нараспев говорят, акают, волжане, северяне — окают, там цокают, да мало ли еще как…

— Вот-вот! И ко всему еще ужасный французский, который бьет по уху, как палкой…

— Ничего, понатореем! — сказал Алексей.

— Не сомневаюсь. Но пока иностранцу очень трудно овладеть русским. Однако ехать в страну, совсем не зная ее языка, все равно, что стать глухонемым, — увидеть можно много и ничего не понять.

— Вы путешествуете по разным странам и каждый раз изучаете язык? Сколько же вы их знаете? — спросил Григорий.

— Порядочно. У меня как-то не возникало надобности подсчитывать… Только прошу вас не разглашать о том, что я понимаю по-русски. Мне так удобнее.

— Конечно, конечно! — поспешил согласиться Григорий.

Алексей обещание молчать подтвердил по-своему: оттопырил большой палец и полоснул им по горлу, как ножом.

— Я просто не могу передать, — сказал Григорий, — до чего я рад снова видеть вас. Вы, как добрый дух, появляетесь именно в тот момент, когда положение становится невыносимым и безвыходным…

— Вы о шулере? Стоит ли о такой безделице?

— Не скажите, господин граф! — возразил Алексей. — Кабы не вы, я б этой немчуре все просвистал. А теперь при своих, да еще шулеровы добавились! — захохотал он. — Небось не пришел свои деньги требовать, перец чертов!

— Дай срок, — сказал Григорий, — еще будут требовать, жаловаться полицеймейстеру, писать на высочайшее имя… Наползет этой шушвали поболе, и осмелеют. Еще будут тон задавать.

— Шулера-то?

— Я не про шулеров, про немцев. Голштинцев там и всяких прочих. Только Елисавет Петровна поразгоняла их…

— Немцев и при ней хватало.

— Не в том суть — не они верховодили! А наследник не успел тетку схоронить, уже всех из ссылки воротил, кого она сослала. Даже Бирона… А из Голштинии — прямо наперегонки скачут. Скоро от них продыху не будет.

— Вы не любите немцев, Грегуар? — спросил СенЖермен.

— Не то что не люблю, хоть и любить их вроде не за что… Я просто не хочу, чтобы меня тянули на немецкий копыл. И никто не хочет. Вот приказано всей гвардии враз переодеться на прусский лад. Ну и серчает народ, обижается..

— Как же не обижаться? — подхватил Алексей. — Мундир кургузый, над задом кончается, будто сорочка у грудника, чтобы не уделался. И все в обтяжку — тут режет, там жмет. В таких мундирах танцы-баланцы на плацу выделывать, а не воевать. Летом он тебя душит, зимой выморозит. И портки — то белые, то желтые…