Колен Лантье - [14]
Не сказав ни слова, Этьен Марсель нахлобучил ему на голову свою красно-синюю шапку и отправился на Гревскую площадь, где собрался народ. Марсель поднялся в ратушу и оттуда держал речь, просто и ясно поведав о случившемся:
— Двое главных предателей, маршалы Шампанский и Нормандский, умерщвлены. Да смилуется над ними господь и примет к себе их души!
Громкие крики поднялись до остроконечных крыш и потонули в небе.
— Вы сделали то, что надо. Мы пойдём за вами!
Одни размахивали зелёными ветками, как в вербную неделю, другие радостно кричали: «Ноэль! Ноэль!»[33]
Черпая уверенность в поддержке богатых горожан и простого люда, Этьен Марсель возвратился во дворец.
Потрясённого неожиданностью и горем дофина окружали его ближайшие приверженцы. Тела обоих маршалов уже были вынесены в соседний зал.
— Не печальтесь, монсеньёр, — сказал дофину купеческий старшина.
Бледное лицо Карла немного оживилось. Казалось, он хочет гневно ответить, но Марсель не дал ему времени.
Глаза прево сверкнули, и приближённые дофина, терзаемые злобой, согнулись, как деревья в бурю. Голос Марселя зазвучал необычно страстно.
— Не печальтесь! — сказал он. — То, что произошло, произошло по воле народа.
Страшные слова грозной силы, сказанные впервые. Этим словам суждено было греметь на протяжении веков как предвозвестию новых времён. Они гулко отдались под сводами и, после того как суровый прево замолчал, ещё долго звучали в ушах и стучали в висках дофина.
Домоправитель Эрбо объявил, что стол накрыт. Его воспалённые глаза моргали чаще обычного.
— Прошу к столу! — пригласил Карл Наваррский.
Он усадил Этьена Марселя по правую руку от себя, а Пьера Жиля и Робера де Корби — одного напротив другого. Стол был освещён двенадцатью высокими свечами.
Четверо слуг в ливреях наваррского двора и в туфлях на войлочной подошве, неслышно ступая, вошли в комнату. Каждый из них нёс по серебряному блюду.
Карл украдкой наблюдал за выражением лиц гостей. На Робера де Корби и Пьера Жиля приём, по-видимому, произвёл благоприятное впечатление, но Марсель оставался озабоченным. Он едва взглянул на чередовавшиеся кушанья — паштет из зайца, маринованного гуся и жареных фазанов, — которые слуги подавали со столика, стоявшего между большим столом и очагом.
— Мессир Эрбо будет прислуживать сам, — сказал принц, жестом отстраняя людей в ливрее.
Старый домоправитель вздрогнул.
— Не огорчайтесь, мой добрый Эрбо, — добавил Карл, когда слуги вышли. — Сегодня здесь, вероятно, пропоют такие песни, которые не для посторонних ушей.
Это было сказано шутливым тоном, обычным у Карла, когда он приступал к решению серьёзных вопросов.
Этьен Марсель задумчиво поглядел на него. Поймёт ли этот комедиант роль, которую ему сейчас предложат сыграть? Правильно ли поступало купечество Парижа, решив использовать Карла Наваррского в борьбе против дофина, который сидел в Компьене, но собирался идти на Париж? А может быть, Карл Наваррский не так прост, как кажется, и столкуется с чужеземным королём, когда почувствует, что этого созрело время?
На этот вопрос прево не мог бы ответить, но при нынешнем положении дел в королевстве только наваррское оружие могло взять под защиту Париж.
И, словно разгадав ход мыслей гостя, проницательный Карл кончиками пальцев дотронулся до его руки:
— Веселей, мессир, небо над нашим прекрасным городом скоро прояснится! Сперва хорошенько подкрепимся, а тогда и дела легче будет обсуждать.
Взяв с серебряного блюда кусок нежного фазана с хрустящей корочкой, он положил его на тарелку гостю.
— Вот кушанье, которое вам доставит удовольствие, мессир. А ну, Эрбо, налей-ка нам ионского вина, и поднимем кубки во славу свободного города Парижа!
Ловкий Карл хорошо провёл свою роль. Он увидел, как заиграла улыбка на тонких губах Робера де Корби и как оживился даже сам Этьен Марсель.
Теперь он уже знал, зачем гости пожаловали к нему.
Глава пятая
Ламбер лежал в каморке, которую занимал в мансарде дома Лантье, и никак не мог уснуть. Он без конца ворочался на тюфяке, набитом соломой и стручками гороха. Через слуховое оконце проникал луч луны, и в каморке было светло, как днём.
«Не весна ли так действует на меня? — подумал подмастерье. — И чего это я такой неспокойный?»
По улице Святого Якова, громко разговаривая, прошли лучники из тюрьмы Шатле. Где-то у ограды церкви Святого Северина лаяли и грызлись бездомные псы.
«Скоро рассветёт, пора за работу, а я буду носом клевать. Хватит тебе, Ламбер, успокойся!» Но эти благие рассуждения были напрасны. Мысли снова и снова переносили его в харчевню «Золотого ларца», и из головы не выходило происшествие, свидетелем которого он стал накануне.
«Где же я мог видеть этого рыжего? — спрашивал он себя в десятый раз. — Где же это? И как он тогда был одет?»
Он имел в виду стражника, которого так ловко отдубасил компьенец. Поистине, странные дела творились в королевстве.
А в это время Перрену Рыжему досталась от Готье Маллере, капитана стрелков, такая головомойка, какой он не помнил за всю свою службу.
— Проклятый висельник! — орал капитан. — Пусть задавит тебя петля! Когда дофин вернётся в свой добрый город и палач начнёт потрошить и колесовать Этьена Марселя с его свитой фигляров и рубить им головы, я не забуду рассказать, как лучник Перрен Рыжий дал потрепать себя мужлану, вооружённому какой-то дрянной палкой, и как пустились наутёк те храбрецы, что были с ним. Красиво, нечего сказать! Лучше отправляйся в Сите торговать лекарственными травами или расхваливать вино какого-нибудь кабатчика, но только, чёрт побери, сдай свой шлем и лук. Иди в писаря, монахи или аббаты, но убирайся с глаз моих!
