Колдунья - [9]

Чаще всего она наведывалась в пустошь. Каждый день она копалась в огороде, полола сорняки на грядках с овощами, а затем спускалась к реке, мыла руки и плескала водой в лицо. В первые несколько дней она раздевалась и, стуча зубами, входила в воду, пытаясь отмыть запах пота, дыма и навоза. Но это не помогало. Холодная солоноватая вода не удаляла землю под ногтями, к тому же, выбираясь обратно на холодный берег, покрытая посиневшей гусиной кожей, Элис надевала все ту же грязную одежду. Она вылавливала вшей в складках платья, но в течение дня они снова откуда-то появлялись; она чувствовала, как они ползают в постепенно отрастающих волосах. От укусов этих паразитов ее нежная кожа скоро покрылась язвами; некоторые были совсем свежие и кровоточили, на других засохла корка. Через несколько недель Элис совсем отчаялась: содержать себя в чистоте никак не получалось. У нее не было ни мыла, ни масла, ни горячей воды. Мыться можно было только в коричневатой речной воде, текущей из торфяных болот, но Элис понимала, что, когда похолодает, это станет невозможным. Поначалу, находя на себе блох и вшей, она плакала от отвращения. Умываться она продолжала, но уже не надеясь добиться чистоты.

Насухо вытерев лицо подолом платья из толстой шерсти, Элис побрела вдоль берега вверх по течению реки, пока не достигла моста, где река бежала под естественной дамбой из известняковых плит, достаточно широкой, чтобы проехала телега, и достаточно прочной для веса быка. Девушка постояла немного, глядя вниз на коричневую торфяную воду. Течение было настолько медленным, что казалось, вода вообще не движется, словно река умерла, испустила дух и превратилась в застойный пруд.

Но Элис знала, что это совсем не так. Еще детьми они с Томом залезли в одну из многочисленных пещер на берегу. Извиваясь, как лисята в норе, они пробирались все глубже и глубже, пока проход совсем не сузился, но снизу доносился громкий шум несущейся воды, и они поняли, что река спряталась и продолжает течь без остановки в вечной темноте под пересохшим сверху руслом.

Услышав плеск бушующей внизу воды, Том испугался.

— А если она поднимется? — спросил он. — Она же нас затопит!

— Не затопит, — успокоила его Элис.

В детстве о смене времен года она узнавала по приливам и отливам реки, летом вода в русле почти высыхала, а во время осенних бурь бешено рвалась из берегов. Воронки, в которых летом вода застаивалась и утекала под землю, зимой под давлением подземных ручьев и рек, ищущих выхода из каменных пещер, вскипали пузырями, бурлили родниками и били коричневатыми фонтанами.

— Где-то там прячется Старый Хоб,[3] — испуганно произнес Том, и глаза его затуманились.

Элис фыркнула и пренебрежительно сплюнула в темноту.

— А мне не страшно! — заявила она. — Мора легко с ним справится.

Скрестив два пальца — это всегда помогало против колдовства, — Том пополз обратно, чтобы поскорее выбраться на свет божий. Элис немного задержалась, и в этом не было никакой бравады перед Томом — ее с раннего детства воспитывала Мора, и она ничего не боялась.

— До сих пор не боялась, — тихо сказала себе Элис. Подняв голову, она посмотрела в чистое небо, где горело вечное невозмутимое солнце. — Матерь Божья… — начала она и оборвала. — Отче наш… — снова попробовала Элис и опять замолчала.

Ее рот раскрылся в безмолвном крике, она бросилась на землю, покрытую короткой жесткой травой, и с горечью прошептала:

— Боже мой, помоги. Я боюсь молиться Тебе. Она долго лежала, охваченная отчаянием, а когда села и огляделась, солнце уже переместилось, был самый разгар летнего дня, время девятого часа.[4] Медленно, как старуха, у которой болят все кости, Элис поднялась на ноги. Короткими шажками она побрела вверх по склону холма, туда, где бледной розовато-лиловой дымкой мерцали почки раннего вереска. Прямо над ее головой кружил и кричал чибис. Над ним в синем небе, поднимаясь все выше, порхал жаворонок, он свиристел, сопровождая каждую ноту ударом маленьких крыльев. Вокруг уже распустившихся цветков вереска, опьяненные солнцем, летали пчелы; пустошь источала сладкий запах меда. Этим теплым летним днем весь мир вплоть до самых крохотных букашек с радостью тянулся к солнцу, сливаясь в благодарном нестройном хоре, — весь мир, кроме Элис. Ледяной холод пронизывал ее душу.

Она шла, время от времени спотыкаясь, глаза опустив вниз, стараясь не сбиться с овечьей тропки. Порой тихонько постанывала, словно животное, попавшее в ловушку на долгую темную ночь.

— Как же мне отомстить? — вслух рассуждала она. — Как же мне отомстить? Как научиться выдерживать всю эту грязь, холод и голод?

Девушка остановилась на краю пустоши, у небольшой пирамиды из камней, которую сложили пастухи, чтобы не заблудиться. Она присела на один из камней, оперлась спиной об остальные, закрыла глаза и подняла к солнцу лицо, искаженное гримасой страдания.

Через несколько секунд она открыла глаза и, сощурившись, посмотрела на юг. Плоская равнина тянулась к горизонту, украшенному множеством оттенков зеленого — от темно-зеленых, буйно растущих вокруг трясины мхов до желтоватых чахлых трав, кое-как пробившихся из каменистой почвы. Корни вереска и увядшие цветы давали бледно-серый и бледно-зеленый тона, создавая унылый пейзаж неброской, изысканной красоты — наполовину пастбище, наполовину пустыня. Свежие темно-зеленые побеги вереска венчали бледные, как легкий иней, соцветия. Элис вгляделась в даль. К ней твердой и решительной походкой приближался человек, шотландский плед был переброшен через плечо. Элис в смятении встала на ноги, готовая в любую секунду повернуться и бежать прочь. Заметив ее движение, мужчина зычным голосом закричал, и ветер, дующий здесь даже в самые тихие дни, подхватил его крик. До девушки донеслись слова: