Колдунья - [66]

Оленихи и детеныши чистоплотны.

Олени-самцы не такие опрятные. У них толстенная тяжелая шея. Иногда я замечала нити слюны или клочья мха на рогах, словно после тяжелой битвы. Весной они теряли старые рога. Их короны отпадали и умирали, а потом на их месте вырастали новые, которые принимали форму старых. Я нашла прекрасный рог на Сохрани-Меня и принесла его в хижину. Ночью он отбрасывает тень. Я надеюсь, что олень, который обронил его, прожил длинную, хорошую жизнь.

Иногда олени ревели. Я услышала это в первые дни жизни в долине и подумала тогда, что просто одинокий олень приветствует меня. Я никогда не слышала звука, подобного этому — глубокому реву на выдохе.

— Почему? — спросила я Аласдера однажды.

И он заговорил о том, что олени бьются друг с другом, сплетая рога, как мы сплетаем пальцы рук.

— Почему они бьются?

— За самок. Чтобы заполучить их.

— Даже олени воюют в Гленко, — сказала я и закатила глаза.

В общем, там было много оленей. Если бы вы сами побывали в Гленко, вы бы увидели, насколько их там много, вы бы увидели четкие следы копыт на болотах, а навоз, похожий на ягоды ежевики, прилипал бы к вашим ступням. Вам бы пришлось трясти ногой, чтобы освободиться от него.

Мой олень, наверное, видел меня. Я полагаю, он следил за мной, когда я впервые пришла в долину — волоча юбки, с мотыльками в волосах. Я думаю, то, как я строила хижину, отражалось в его глазах.

Он был очень бдителен. Гораздо бдительнее, чем остальные.

Я обыскивала вершины холмов, надеясь обнаружить его. Когда я скребла котелки в ручье или мылась, стоя нагишом в озерцах талого снега, то привычно обегала взглядом пики — вдруг увижу стада пасущихся оленей. Но его не было. Я запомнила его странные рога с нечетным количеством ветвей. Я знала, какой густой и лоснящийся мех у него на шее.

«А что, если он пропал? Что, если он мертв?»

Но он вернулся.

Я сушила водную мяту на солнце. Ее было очень много на берегах озера Ахтриэхтан, из которого водяной бык поднимался в полнолуние. Я не встретила водяного быка, но, вытаскивая траву, почувствовала на себе взгляд пары глаз и увидела оленя — он смотрел на меня с вершины Кошачьего пика. Я произнесла шепотом: «Привет!» — а он убежал, будто испугавшись звука моего голоса.

Но потом он вернулся к хижине, где я раскладывала мяту рядами, как стираное белье. Я выпрямила спину. Рассветное солнце блестело, и мне пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы разглядеть его. Я смотрела, как он очень осторожно спускался по склону. Он подошел ближе. Помахал хвостиком. Склоны Кошачьего пика очень ненадежные, но он ни разу не оступился.

Я вновь сказала:

— Привет.

Он остановился.

У него было семь отростков на правом роге и пять на левом — и я поняла, что это тот самый олень.

Мы долго смотрели друг на друга. Я разглядывала узкие копыта, бледный рот, глаза. Еще я видела, как открываются и закрываются у него ноздри, потом он очень медленно опустил голову, наклонился, и я подумала: «Он учуял мяту. Он нюхает ее…»

Я нагнулась, взяла немного.

— Вот, — сказала я.

Он вскинул голову. Он смотрел очень дерзко, будто я его оскорбила. Его нос чуял траву, и мы стояли так: я — с протянутой рукой, говорящая «вот», и он — поднявший голову. Я надеялась, что он возьмет ее. Мне очень хотелось, чтобы он подошел ближе, чтобы взял траву с ладони. «Только один раз. Возьми ее». Я хотела ощутить его тепло, чтобы на ладони остался мокрый след от слюны. Как делала кобыла. Как делают все живые существа.

— Вот…

Но олени — дикие создания. Он был еще более диким, чем большинство, одиночка с необычными рогами. Я знала, что он хочет попробовать мяту, но знала и то, что пространство, разделяющее нас, для него громадно, а я человек, и это слишком для него, так что он вновь повернулся и важно удалился вверх по склону. Я опустила взгляд на маленькие зеленые листочки в руке и загрустила. Но я знала, что он вернется, потому что видела в его глазах, что он этого хочет.

Это была хорошая весна, мистер Лесли. Она хороша для всех на этой земле, для трав, для растений, которые спали всю зиму. Я выныривала из хижины, вдыхала весенний воздух и лезла к вершинам, которые раньше покрывал снег. Я поднимала камни. Искала буквицу и тысячелистник и еще жуков, а в лесах рядом с Инверригэном обнаружила пижму, которую не видела со времен Торнибёрнбэнка. Я опустилась рядом с ней на колени, погладила листья. Подумала о Коре. Я вспомнила времена, когда была ребенком. Кора всегда говорила, что листья пижмы мягкие, как кроличий мех, а значит, это добрая трава. Она лучше всего помогает от солнечных ожогов и болей в суставах. От этих мыслей мне стало грустно, я скучала по матери. Но ведь она была по-прежнему со мной — в запахе весны, в собранных травах.

Я встречала и других людей — людей, чьи лица я начала узнавать.

Веснушчатые дети из Ахнакона висели вниз головой на ольхе, когда я проходила мимо. Они окликнули меня. Они махали мне руками, и я весело воскликнула:

— Ах вы, летучие мыши!

Они не говорили по-английски и в ответ только хихикали. Их волосы коснулись меня, когда я прошла под ними. А когда я тащила воду от излучины Кое, то наблюдала, как старик Инверригэн рыбачит с сыновьями, — он стоял очень неподвижно, словно болотная птица. А около Собор-гряды я встретила Сару. Ухватив меня за запястье, она спросила: