Колдун - [30]

* * *

Власов сказал, что она подала заявление на расчет, а я ответил, что, если он подпишет, то следующим будет мое.

Но Анна ушла, а я остался...

И опять мы вчетвером сидели в кафе «Под зонтами», и шли по реке пароходы, и прекрасный вид открывался на тот берег. Но было уже лето.

— Так за что же все-таки Корнееву дали выговор? — лениво спросил Аскомин. И Иванов-толстый ответил:

— За путаницу в документации, запустил дела.

Я вспомнил, как один рабочий сказал про Корнеева: «зажрался, наел морду на непыльной работе»; я вспомнил и повторил это вслух, на что Иванов-тонкий проговорил, вздохнув:

— Твердость, гордость, толстомордость...

— У меня есть мысль, — сказал Аскомин, — что не только из-за путаницы в делах. Наверно, у девчонки была спина где-то.

— Между прочим, — отозвался Иванов-тонкий, — мысли человека — и это доказано уже несколько веков назад френологами — подобны форме его черепа. Исключительно по этой причине идиоты подразделяются на круглых и плоских.

— Иди ты, умник! — обиделся Аскомин.

— Разве я сказал, что ты плохой конструктор?..

А дальше разговор пошел так:

— Не плохо бы коньячку, ребята, а?

— Идет. И первый тост за мисс Лихтенштейн... С тех пор как она ушла, наш Юрий Петрович заметно похудел.

— Жизнь его оказалась разбитой, как случайно оброненный на пол стакан.

— Не случайно оброненный стакан, а в сердцах брошенная об стенку тарелка.

— Все же настаиваю на элементе случайности.

— Ну тогда: как случайно брошенная об стенку тарелка...

Я ушел.

Я шел и вспоминал слова Иванова-толстого «застоялся, нужен крутой поворот»... Через несколько дней я предупредил Власова об уходе.

— Подумайте, — сказал он.

Я стал думать.

* * *

С нашим поэтом случилось очередное несчастье: в качестве народного дружинника он попытался задержать хулиганов и был жестоко избит.

Я пошел к нему в больницу. Он лежал на низкой неудобной подушке; голова была забинтована, руки покоились в лонгетах.

— Сволочи, — сказал я.

— А вы думали, они на улицу ночью выходят, чтобы пожалеть вас?

— Нет, конечно... Но такая бесчеловечность...

— Они свое дело знают, — проговорил он и, помолчав, добавил: — А вы не знаете.

— То есть как... — Я смутился. — Вы о работе, что ли?

— О жизненном курсе, — сказал он.

— Я не совсем понимаю...

— Вы понимаете. Думаете, я не вижу, что вы меня за какого-то придурка считаете?

— С чего вы взяли?! — совсем растерялся я и покраснел.

— Со всего. И не отпирайтесь лучше. В таком возрасте, дескать, и стихоплетство, и никакой солидности, дотошный педантизм, придирки к чертежам. Я же вижу, как вы на меня смотрите. Но вы глубоко ошибаетесь... Вы... Я же, между прочим, отлично все вижу.

— Собственно, я никогда не сомневался, — забормотал я. — Хотя в вашей поэме, мне кажется, вы не того...

— А вот и нет! Все верно! — Он возбужденно приподнялся, глаза страстно потемнели. — Вы думаете, что на ваше недовольство есть какие-то объективные причины? Ничего подобного. Все недовольство от собственной распущенности. Жизнь честного, спокойного труженика кажется вам чем-то недостойным. По-вашему, всё дергаться надо, куда-то лезть, что-то там довыявлять. Вас воспитывали, учили, дали образование, специальность, должность — столько времени и средств потратили! Вам платят деньги за то, что вы делаете плохие чертежи, которые частенько складываете в шкаф, потому что они никому не нужны. Вам все прощают. А вы ходите с кислой миной, брюзжите, ничем не довольны, все, по-вашему, не так...

— Все это, конечно, заслуживает... — Мне показалось, что я должен хотя бы попытаться выкрутиться. — Но почему вы думаете, что я какой-то там недовольный, несогласный, критикан и тому подобное? Чем я, так сказать, заслужил...

— А, молчали бы лучше...

— Нет, все-таки...

— Вы морщитесь. Как будто голова болит. Или зубы. Вы страдальчески морщитесь. Понятно вам?

— А может, и болит...

— Ладно уж вам!

— А может, я собой недоволен?

— Что вы колупаетесь-то в себе?

— Говорят: познай себя — познаешь мир.

— Ну? И кто там его познал?

— Я не знаю... Были же люди... Которые приближались к истине. Они труды оставили...

— А что от этого изменилось?.. Глупостью мы все занимаемся. Вот вам истина. А поэтому нечего... Сидите. И спокойно, честно делайте свое дело. К которому вас приставили.

— Но ведь есть же какая-то причина, если человек недоволен? Не нарочно же он...

— Есть. Есть! Может, вы неудачный костюм купили. Или на работу ездить далеко — толкаются слишком в общественном транспорте. А может, у вас просто характер дрянной. А вы — все на жизнь валите, на обстановку, на общество. При чем тут общество?

— Да ведь, понимаете, в любом случае, как бы там ни было, значить что-то хочется, — промямлил я. — Вот поэтому и недоволен собой человек...

— А-а-а! Значить! Так значьте! Кто вам не дает?! Вы думаете, это легко — значить?.. Вот я вам расскажу, как вы хотели бы значить, я вам расскажу! Давай мне то, давай это, обеспечь первым-пятым-десятым, икэбаной обставь, тогда я сяду и, может быть — может быть! — попробую значить. Вот как вы хотите. А вы вот в этих условиях, вот на этом месте, в этой обстановке позначьте! Когда все под рукой, любой дурак сумеет значить.