Колдовство - [3]

— Тогда поезжайте в Москву в «Неотложную стоматологическую помощь».

И она вызвала следующего больного.

Когда Шура вышла на улицу, уже фонари горели. Тут она остановилась. «А где ж эта «неотложка», глупая я — не спросила».

Вдруг со скамейки поднялся мужчина, бросил недокуренную папиросу и пошел к ней. Сергей Хохлачев!

По неписаным тем правилам, о которых уже шла речь, ей следовало сказать: «Ты что? Я тебя не звала». Но наболевшая за сутки Шурина душа не выдержала. Теплая волна поднялась в ней, и с тихим щенячьим скуленьем Шура ткнулась в плечо Сергею.

Он приобнял ее, не давая отстраниться.

— А я вроде чувствовал — они тебе не помогут. Припас всякого зелья…

И, отпустив Шуру, стал вынимать из карманов пузырьки, коробочки и пакетики — все средства от зубной боли, которые нашлись в аптеке. Умолчал Сергей о четвертинке, приобретенной в гастрономе. Решил — не стоит рисковать. Уж очень хорошо для него все складывалось. А то вдруг Шурина мысль ударится об эту четвертинку и свернет, куда не надо. И он промолчал, хотя считал это средство не хуже, а может, и лучше других.

Завтра он непременно поедет с ней в Москву. Найдут они зубную «неотложку» — у вокзала есть справочное. Одной ехать никак нельзя — намучившись, не выспавшись…

Отправились в Москву рано, шестичасовой электричкой. И хорошо, что не одна, справочное было закрыто, и Сергей, наменяв двушек, звонил по телефону, узнавал адрес. Хорошая поликлиника — открыта круглые сутки, в любой час может выручить, спасти от зубной боли. Все в ней оборудовано самоновейшей техникой; стенки обшиты деревом, стульчики разноцветные на металлических ножках. Часа два пришлось просидеть. Было много молодых супругов, и почему-то зубы болели все у женщин. Одни плакали, другие постанывали, третьи просто жались к мужьям, а те их тихонько утешали. И все вполголоса делились друг с другом пережитыми муками.

Шура, положив голову на плечо Сергею, слушала, как он говорил соседу: «Зубки у нее — один к одному, все целые, хорошие, а болит… две ночи не спим».

Потом на рентгене высмотрели у нее какую-то чуду на корне одного зуба, вырвали его, и через минуту она улыбалась и благодарила бородатого молодого хирурга.

В двенадцать уже возвращались. В поезде было пустовато, сидели на скамейке одни. Торт, купленный по дороге на вокзал, Сергей поставил рядом, чтобы никто не подсел. Говорили о свадьбе. Шура свадьбу играть не хотела. В жестоких тех правилах было установлено, что, если невеста с ребенком, свадьбу справлять не положено.

— Ты парень, что ты понимаешь, — говорила Шура. — А меня бабы осудят. И так корить будут: завладела, скажут, на два года себя моложе да еще выставляется…

— А ты не слушай никого. Ты меня слушай. Я эти два года только о тебе и думал.

«Ишь подвел — два года. А всего год, как меня знает».

— Обо мне думал, а ходил к Кланьке…

— Какой еще Кланьке? Болтовня это. Бабьи выдумки…

«Вредные же эти бабы—до всего-то дознаются, а дознавшись, непременно разнесут».

— Значит, не будешь к ней от меня бегать?

— Ну, ты скажешь! Неужели буду? Мне одной тебя хватит.

Он просунул руку за ее спину и мягко притянул Шуру к себе.

Она подумала спокойно, ласково: «Поначалу-то все вы хороши».

Вернулись к серьезному разговору. Решили так: платья белого не шить, фату не покупать, машину лентами и шарами не украшать и уж конечно не сажать на радиатор куклу, но остальное пусть будет, как у людей.

В воскресенье Шура наконец сфотографировалась для доски Почета. Карточки обещали сделать ради такого важного случая через два дня.

На фабрике тетя Дуня уже поджидала Шуру, отозвала в сторонку и протянула на ладони маленькую фотографию, какие наклеивают на документы.

— Вот раздобыла для тебя. Бери. Отколдовывайся давай, пока тебя опять хворь не схватила.

— Кто это? Не знаю. Не Кланька же…

Но тетя Дуня даже не ответила. Видно, для нее не важно было, кто это, а важно поскорей испробовать, жива ли в ней былая колдовская сила.

И она зашипела громко, присвистывая через вставные зубы:

— Ты ей перво-наперво глаза ноженками выколи, чтобы тебя не видела, а потом карандашиком по ей чиркай и говори так: «Чтоб твое колдовство да на тебя ж перешло, твое проклятье да в мое заклятье. Сойдите с меня хворости да болести, с меня сойдите да на нее, на Фроську, перейдите…»

Шура от всего этого остолбенела, но, услышав про Фроську, все ж выговорила:

— Какую такую Фроську?

Но тетя Дуня уточнять не пожелала.

— Ладно, не мешай… «Чтобы ей ноги ломило, чтобы ей руки крутило. Голова болью набухла, губа чирьем распухла. Зубы чтобы все заныли, в груди печенки застыли. В животе бы рези ходили, колики спокою не давали, болести б ее вовсе уходили, хвори бы ее доконали…»

— Перестань! — закричала Шура. — Хватит! С ума сойти, чего говоришь. — Она обхватила тетю Дуню, тряхнула ее, чтобы остановить в ней страшный колдовской завод. — И Фросю какую-то приплела… Фрося — это кто?

Тетя Дуня смутилась. Похоже было, что Фрося давнишняя знакомая, с которой были у нее свои счеты. Про карточку Шура и спрашивать не стала. Слава богу, что это не Кланька. Слушать и то страшно, а уж говорить такое — язык отсохнет.