Колдовской цветок - [8]

, наполненные мясом. Галиля! кигале!» И, трясясь всем телом, завертелся шаман вокруг себя с такой быстротой, что глаз не улавливал движения. В сверкающий круг слились медные «туль» и расшитые полосы сзади поднялись до уровня пояса, как распущенный хвост орла. Потухавшие угли вновь вспыхнули от ветра и осветили дикую и страшную картину. Где-то в углу истерически взвизгнул и заплакал ребенок.

Внезапно шаман остановился. Страшно было видеть, как он стоял твердо и уверенно после такого бешеного верчения. Выпрямились согнутые обыкновенно колени, и ясно было, что старое тело не чувствовало тяжести двухпудового одеяния. Сквозь бахрому шапки сверкали белки глаз и на губах выступила пена. Звон медных украшений стих, и в наступившей тишине слышно было только, как монотонно накрапывал осенний дождь на берестяную покрышку юрты. И снова страшный удар в бубен всколыхнул тишину. «Улимчан», — воскликнул шаман, и видно было при мерцающем свете, как поднялась его рука с колотушкой. Со страшной силой опустилась она на бубен, и вдруг в могучий, полный звук, резко ворвалась дребезжащая, жалкая нота лопнувшей кожи.

Слабый, болезненный стон донесся откуда-то сверху и, неожиданно, покачнувшись, великий старый шаман с поникшей головой рухнул ничком. Жалобно звякнули, ударившись друг о друга, медные «туль», — и все смолкло.

Только дождь продолжал тихо, тихо накрапывать с темного неба, и вековая тайга тянула свою ровную, печальную песню, как стон над мертвым шаманом.

Злой Ру победил, и светлые боги не приняли последней мольбы великого шамана о его несчастном племени.

Михаил Плотников БОЖЬИ ОЛЕНИ

I

Сабанар пришел в пауль (селение). Никто не знал, откуда приходил, куда уходил он, но все привыкли ждать, что с приходом Сабанара прилетит какая-нибудь новость. Переходя из пауля в пауль, Сабанар знал, что творится в тайге.

— Ну, я был в гостях у Мейка[14] — проговорил он, выпивая остатки чая из черного закопченного котелка.

— Парень очень сердится на вас. Но со мной был милостив. Я даже раз хлопнул его по спине ладошей, — продолжал Сабанар, а слушатели хранили молчание.

Многим была неприятна грубая манера говорить слишком непочтительно о богах, но Сабанар нисколько не смущался. Даже сам наибольший шаман и знахарь Гузы не раз думал, что Сабанар знает особое слово и живет в ладу с богами.

— Вот так же мы чаян[15] пили с ним. Плохой чаян у Мейка, обеднел бог, теперь больше занимается воровством с сали-уй[16].

Сабанар помолчал, вытер губы рукавом своей длинной рубахи и полез в карман за трубкой.

— Заходил по пути к Гузы. Старый плут все жалуется на плохое время. Затвердил одно, «люль»[17] да «люль». Я не знаю, что вы ему верите, — я могу лучше его говорить неправду.

Слушатели недовольно усмехнулись, а самый бедный вогул Кирилла, известный под именем Киры, строго заметил:

— Пора бы перестать так говорить. Надо уметь, чтобы быть шаманом. Гузы — большой шаман.

— Знаю… слышал… Немало ты стаскал ему добра, — заметил Сабанар, — если бы все лежало у тебя в амбарчике или юрте, то ты не нанимался бы в работники, не был бы речным вогулом, а завел бы сали[18], много сали и ушел бы с ними в тайгу, в Ямал-маа[19] ушел.

Сабанар замолчал. Кирилла почувствовал, что Сабанар прав, тот Сабанар, которого все считают «дурачком», говорит правду. Кирилла признал верность его слов, но боялся сознаться.

В тайге слишком много богов, их более, чем вогулов, и наверное, скоро настанет время, когда не будет поклонников, но останется много кумиров. Боги живут всюду, они превратились в гагар, филинов, мохнатых шубных отцов (медведей), хитрых бобров и собак. Где же бедному вогулу умилостивить всю эту многочисленную братию, ждущую своего процента с каждой охоты.

— Вот что, Кира, — начал снова Сабанар, — я видел у горы шубного отца, большого шубного отца, он оставил большой след у водопоя. Скажи Вану, а он скажет русу (русскому), мы его убьем. У тебя будут деньги и винка, ты напьешься пьян и развалишься, как дохлая собака или как чирок на песке. Тебе будет весело, и ты будешь думать: мне принадлежат все божьи олени тайги.

Кирилла обиделся бы на такие слова, если бы их сказал не Сабанар. На Сабанара никто не обижался, а, кроме того, все хорошо знали его колоссальную силу.

Вогулы улыбнулись, им понравились острые слова.

— Я думал, ты хозяин божьих оленей, — пробормотал Кирилла.

— Нет. Мейка мне думает подарить своих сали с золотыми рогами, а когда его Торм[20] убьет или сам Мейка лопнет от злости, я буду вместо Мейка. Тогда вы меня будете почитать и бояться.

Сабанар громко захохотал. Вогулы не любят смеха и не умеют смеяться громко.

— Ну, я пошел… Ты не забудь, Кира, сказать Вану и русу, я к утру приду.

Сабанар неуклюже, как большой медведь, поднялся и заковылял по тропинке к увалу. Вогулы еще несколько минут потолковали о странностях Сабанара и тоже разбрелись по чумам[21].

Кирилла долго не мог уснуть, что с ним редко случалось. Он думал о божьих оленях.

Часто домашние олени целыми стадами уходят с дикими в тайгу, там они дичают и живут на воле. Таких оленей называют божьими, т. е. никому не принадлежащими, и бедный речной вогул мечтает, как о чуде, заручить десятка полтора таких оленей; к тому же, они скоро забывают волю и привыкают к чумам.