Колдовской цветок - [35]
Вот уже один этаж готов, а вот и другой. Поделали и внутри стены, оставалось только крышу покрыть.
Видит Любаша, что время уже подходит, медлить больше нельзя и, быстро сорвав с шеи крест, придавили в руках петуха. Как только тот закричал свое «ку-ка-ре-ку», разом началось что-то непонятное и страшное. С визгом закружился воздух кругом, ухнул и застонал лес, застыл и остановился ручей и даже как будто земля зашаталась. Мигом все рабочие провалились сквозь землю. Провалился и жених, руководивший работами, но прежде, чем исчезнуть под землю, он успел проклясть обманувшую его невесту, а та не спохватилась и не могла сразу после петушиного крика накинуть на себя крест, в суматохе потерявшийся.
Не вернулась больше Любаша домой и никто нигде ее с тех пор не видел. Постройка, как была возведена, так и осталась и камни лежат, где кто их бросил в последний момент. Только Любашиных следов никаких не осталось.
Говорят старые люди, что и она и провалилась от проклятия страшного жениха, так как вовремя не укрылась тогда крестом и не освятила им в себе грешную родительскую кровь. Говорят также, что ее именно голос стонет теперь в полночный час около проклятого замка, убиваясь в тоске смертной, прося о спасении и наводя ужас на людей, боящихся по ночам даже близко подходить к страшному месту, прозванному Чертовым городищем.
Существует в народе поверье, что если кто из мужчин, чистых сердцем, храбрых русских витязей, отважится в час полуночи подойти к скрытой могиле Любаши на стонущий голос ее и, когда она покажется из-под земли, накинет ей на шею потерявшийся крест, тому и владеть дивной Люба-шиной красотой. Но до сих пор такого витязя-храбреца на Святой Руси не отыскалось и пресветлая, чистая красота — правда, воплощенная в грешное тело заколдованной Любаши, — никем не вызволяется на привольный простор, а стонет и убивается в тяжком заточении о потерянной жизни…
Виктор Севский
ИГНАТОВ БУГОР
(Донская легенда)
Илл. Ф. Коварского
Из донских Раздор мимо азовских стен темными ночами пробирались на долбленках в море донские казаки. Мимо шуршащих камышей тихо пробирались в открытое море и шарили около берегов турецких. Встретится в море турецкий купец и не ждет пощады. И ковры, и золото, и самоцветные камни складывались на дно большой атаманской лодки и сплавляли в родные Раздоры и другие станицы, приютившиеся у задумчивого Тихого Дона. Удал был старый казак Казан. Знал он прекрасно турецкие берега, знал богатые села турецкие и не раз он побывал в самом Синопе, что шумел и гремел на все Черное море.
Много казаков за Казаном ходило. Знали, кому голову доверить. Стоило ему гукнуть, как загремят весла на Дону и поползут по реке утлые лодочки. Стар был Василий Казан, но не было морщин на его лице. Только шрамы одни. Да ведь шрамы не в счет, со шрамами на майдане заметнее будешь. Бороду брил Василий, но в усах, черными жгутами лежавшими на губе, вилась седина. Как-то сказал Василий старому раздорскому попу:
— Хочу на ризу Богородице жемчугов привезти.
Знает поп Василия. Грозит пальцем:
— Али за Зулейкой соскучился?
— Много их у меня было, было из-за одной лицо морщить. Что скучать за одной, коли другие еще будут.
Сказал Василий, что попутчиков ищет. Зашумела улица. Пестрой толпой спустились к реке.
— Едем!
Взглянул Василий на попутчиков.
— Хватит ли золота на всех молодцов?
— Не хватит — еще съездим.
— И ты, Игнат, едешь?
— Еду, Василий Данилыч.
— А Марья не плачет?
— Девичьи слезы — роса, больше в Дону воды будет.
— Ладно, дело твое.
Перекрестил поп уходящие лодки и пошел домой.
— Ой, иссохнет девка за Игнатом, — сокрушался старый казак. — Много ихней сестры видал, все одинаковы, что турецкие, что полячки, что татарва проклятая — слезы льют ручьями, любят нашего брата жарко. Но Марья Игнатова всех превзошла. От Бога такая любовь.
Хмурится Игнат. Тревожит его сердце атаман, жжет своими словами. И поехал он ради Марьи, чтобы были у нее перстни золотые с зелеными камнями, чтобы были у нее сережки аметистовые.
— Пойте, ребятушки, пока мимо родных мест проплываем. Дальше к турецким берегам приумолкните, — не спят басурмане, смотрят глазами зоркими за рекой и за камышами: не покажется ли лодка казачья?
Поют казаки. Кланяются им вербы старые встречные, ласково шепчет и приветливо побережный камыш, птица небесная славит их удаль казачью.
Щедрую добычу море послало казакам. Везли купцы турецкие в Азов и шали прекрасные, и ковры пушистые с разводами по зеленому полю, а камней разноцветных и не счесть. Черпает воду атаманская лодка, добычей груженая. Вот-вот затонет. Но не камням рад атаман, не коврам заморским, а красавице-дочке паши синопского, что ехала в Азов к знатному дяде. Не для Василия Казана она наряжалась. Не для Василия тело нежное холила и чадрою лицо от лучей солнечных и мужских взглядов закрывала.
А досталась Василию.
Увидал ее Василий и за ус черный с седым волосом на подуснике взялся.
— Отплывайте, ребятушки, в родные Раздоры. Жемчуга и аметисты лучше попу на церковь отдайте, пейте и атамана вспоминайте. Погуляет он с турчанкой и воротится домой.
