Колдовской цветок - [18]

— Но неньцы поедут лучше вас.

— Куда же денутся сиирты?

— Пусть они идут на полночь, там есть мамонты еще больше, каждый с гору величиной, и вы будете ездить все на одном.

— Но в той стране нет гор.

— Теперь вы будете жить на равнинах.

— Нет, — сказали сиирты, — эти горы, волей Великого духа, были родиной наших отцов, вот их могилы — мы тоже умрем здесь, а у вас, видно, есть свой недобрый Великий дух. Вы, должно быть, приносите ваши жертвы начальнику нечистых? Оттого и покинули родину ваших отцов.

И мордам голодных медведей стали подобны лица неньцев, затрепетали ноздри, как одежды бегущего против ветра; облились кровью глаза, а уста изрыгнули ругательства.

Ужаснулись сиирты и бежали, взывая к милости Великого духа, но не внял он.

Загудели упругие тетивы, прозвенели певучие стрелы и земля голубых гор в первый раз обагрилась человеческой кровью.

И вопль великий огласил страну и пали сиирты на оскверненную землю и оросили ее слезами и целовали ее.

Удивились неньцы, видя невиданное. А сиирты поспешно собрали жилища, жен и детей, сели на мамонтов и скрылись в дебрях.

Два дня и две ночи бежали неньцы по следам, но догнать не могли.

Горы все круче и круче; лес все темней и темней. Цепкие ветви хватались за одежды и сбрасывали всадников, а маленькие олени неньцев задыхались и падали мертвыми.

Минул день третий, близилась ночь — и прибежали люди в страну, где по вершинам гор стоят великие утесы. Мрачно нахмурились каменные великаны, а над ними нависло черное небо, и не горят по нему зори, — гроза собирается, ибо всегда бывает гроза, когда совершится недоброе дело.

И видят неньцы: направили путь свой сиирты к утесу, что стоит одиноко средь дебрей и пошли неньцы к тому утесу.

* * *

Тонули во мраке и дебри, и скалы, и небо. Тихо, только рокот глухой и далекий гудит по горам, словно из тьмы встает, надвигается какое-то страшное чудище, и все живущее, трепеща, притаилось.

Чудище грозно рычит; рычанием полнится тьма и нет места, куда бы укрыться, чтоб не слышать его, — оно проходит бездны и сотрясает землю…

И вот огненной хлябью беззвучно разверзлось черное небо и воспрянуло чудище, и грохот рычаний его, потрясая горы, раскатился от края земли и до края…

Огневые змеи вьются во мраке; неумолчно грохочет рев незримого чудища, а злые духи, думая, что это рушатся горы, ринулись из бездн и ущелий, завыли, застонали и бешено закружились над тайгой. С корнем рвут они столетние сосны, чтобы убить невидимого врага, но не находят его и визжат от страха и ярости и скрежещут зубами и свистят во тьме их крылья.

Огневые змеи раздирают тьму, мигают голубые зарницы и видно было: черная бездна зияет в подножье утеса, в бездну падают тени — то были сиирты.

* * *

Много веков миновало с тех пор, как и неньцы покинули страну голубых гор и ушли в тундру, а сиирты и поныне живут в подземельях.

И нет светозарного солнца в их царстве печальном и звуки жизни не нарушают его немой тишины, только капли вод порою падают со сводов и звенят, разбиваясь о камни. А сиирты тоскливо бродят по мертвым немым равнинам подземелья, то соберутся вкруг огня, синего, холодного огня гнилушек, и молчат.

Угрюмая печать времен легла на их чело. В очах застыл, зияя, унылый мрак пещеры; точно мох седой на ветвях старой ели, хмуро нависли над очами брови.

Неведома спиртам смерть, но время властно и над ними: позеленели, заплесневели их тела и уже стали разрушаться, но неугасимо тлеет в каждом сердце искра и терпеливо ждут они поры желанной — возвращенья в страну отцов.

И ждут они поры, когда живущие слезами радости омоют кровь с земли.

Давно сиирты ждут, но никто из живущих не знает, когда они дождутся.

Василий Анучин ВЕЧНЫЙ СКИТАЛЕЦ ( Сибирская легенда )

Чудная, полная грез и ароматов майская ночь тихо опустилась на землю, и мир почил.

Спит темный Енисей на дне долины, спят великаны-горы, что громоздятся кругом и уходят в звездное небо скалистыми вершинами; спит и черный лес по горам.

Ни звука, — только редко-редко в густой листве прибрежных ивняков, словно лепет спящего дитяти, пробегает робкий шорох, да невидимая волна тихо всплеснет на каменистый берег и смолкнет.

У подножия черного великана-утеса, словно спрятавшись в его тени, притаилась белая барка; притаилась и тихо дремлет, распластав над водою свои длинные весла.

Крохотный огонек робко мигает на корме, а боязливые тени то окружат его сплошным черным кольцом, то вдруг вздрогнут и трусливо отскочат и спрячутся за груды белых мешков; сухие дрова весело потрескивают; рокочет в чайнике закипающая вода; блестящие искорки, шипя, взлетают на воздух и тают во мраке ночи.

Крепко спят усталые сплавщики, и старый Фома, справляющий сегодня череду, тоже невольно клонит на грудь свою седую голову и в полусне что-то шамкает губами.

— У-у! — тихим стоном прозвучало с вершины утеса; но чуткое ночное эхо подхватило этот звук и тоже тихо простонало.

Старый Фома встрепенулся, пристально посмотрел на спящих товарищей и тихо проговорил:

— Ступай, спи себе, бедный Джиркин, мирно спи!

Сказал и сунул в костер несколько полен. Огонек исчез совсем, и только дым густыми клубами заколыхался над баркой.