Колдовская метка - [13]

– Не стой на холоде, – велел Марек, затем положил руку на плечо дочери и неумело обнял.

Хьелльрунн неохотно покорилась, хотя её душила ледяная ярость – он подозревал в ней колдовство, но молчал об этом.

– Я правда на неё похожа?

Вопрос скрывал не тоску, а гнев, что истина открылась так поздно.

Узнавать что-то новое о маме нужно по крупицам и со слезами счастья, а не разом перед расставанием со Стейнером.

– У тебя её глаза, да и волосы тоже, только ты ленишься причёсываться.

– Где она теперь?

– Её забрала Империя, – ответил Марек.

Он отстранился, избегая смотреть на дочь, и устремил взгляд во мрак снаружи.

– Мы недолго пробыли вместе, но успели дать жизнь двум прекрасным детям, и всё это время она жила с оглядкой и постоянно ждала.

– Что её найдут Зоркие, – догадалась Хьелль.

– От них не спрячешься, рано или поздно всё равно отыщут. – Марек пнул сапогом наковальню. – В конце концов она сбежала. И к лучшему.

– А имперцы знали, что у неё есть дети?

– Нет, само собой. – Марек закрыл дверь и задвинул засов, отрезая от взора ночь. – Иначе убили бы вас в пример другим.

– Кому – «другим»?

На вопрос отец не ответил, но задал свой.

– Какие… – Он нахмурился и повторил: – Какой у тебя дар?

– Дар? – с отвращением переспросила Хьелль, криво усмехнувшись. – Никакого дара у меня нет. Я просто чувствую. Знаю, когда пойдёт дождь, к примеру, или угадываю прилив.

– И всё? – изумился Марек, отчего Хьелль кольнул стыд.

– А ты думал, твоя дочь – могучая колдунья?

– Прости, Хьелль. Я ведь не знаю, как это устроено, и совсем забыл, что тебя никто не учил.

– А ещё забыл, что мне всего шестнадцать.

– Да, извини. – Отец прижал уголки глаз кончиками пальцев, и по лицу явственно растеклась усталость. – Значит, просто чувствуешь?

– Лучше всего мне в лесу, там я ощущаю свободу. Воображаю, как под землёй по своим норкам и ходам бегают разные зверьки.

– Может, всё это и правда?

Марек долго смотрел на дочь, точно подбадривая, а потом жестом поманил на кухню.

Вернер сидел за столом и коротким ножом чистил ногти. Он оторвался от своего занятия и без всякого выражения взглянул на племянницу. Стейнер говорит, что Хьелль – любимица моряка. Но ей до этого нет дела. Отец, например, больше выделяет брата, так что всё по-честному, насколько вообще в семьях это возможно.

– Не бойся, дядя. Я не стану насылать на твою лодку бурю, когда ты снова выйдешь в море.

Вернер без улыбки отложил нож и отвернулся к очагу, где мерцали алым угли.

– Не стоит этим шутить. Многие люди страдали и умирали из-за этого дара.

– Думаешь, я не страдаю? – отрезала Хьелль с ледяной беспощадностью Холодеющего океана. – Моего родного брата обрекают на верную гибель.

– Мы не знаем этого наверняка, – возразил Вернер, поднимаясь. – А если не растеряется и будет начеку, может, и разузнает что.

– Его нельзя отправлять на остров. – Девушка в упор посмотрела на рыбака. – Я не позволю.

Отец с дядей переглянулись, и на их лицах проступила озабоченность.

– Мы не в силах ничего изменить, Хьелль. Иного способа остановить имперцев, увы, нет.

Марек с мольбой протянул к дочери руку, но та не приняла её, не желая мириться с человеком, который столько скрывал. Хьелль вновь захотелось кричать, выть, подобно загнанному зверю. Она стиснула кулаки, и комната вдруг наполнилась приглушённым сиянием. Голова закружилась, и потребовалось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Империя хочет отнять у меня брата.

Кухонная дверь скрипнула на петлях и с размаху распахнулась, грохнув о стол позади. В очаге разом потух огонь, и в полумраке комнаты серо-оранжевыми всполохами взметнулся вихрь золы и пепла. Старая тряпка рвалась на ветру, как белый флаг поражения. Марек и Вернер попятились, кто-то из них даже вскрикнул. Зажмурившись, Хьелль пронеслась по кухне и чуть кубарем не скатилась с порога.

Задыхаясь от кашля, Марек бросился следом, но Хьелль увернулась от рук отца – нельзя столь вольно обходиться с правдой, когда она так нужна.

– Дочка, пожалуйста. Ты не представляешь, что тебя ждёт. – Голос срывался – кузнец боялся, что на тихой улочке их подслушают. – Колдовство не приживается, оно сжигает тело. Я видел людей, которые навсегда обратились в камень.

– Я не позволю его забрать, – громко выкрикнула Хьелльрунн, и на окнах по соседству кое-где заколыхались занавески.

Она мчалась по улице и радовалась, что вырвалась из кузницы, прочь от тяжёлого металлического духа и жара, наслаждалась свободой вдали от кухни с нависающим потолком и столом-громадиной. Втайне, не признаваясь даже самой себе, Хьелль ликовала, что наконец осталась в одиночестве. Люди. Её тяготило их общество, даже собственного отца и дяди. Мирное уединение среди деревьев куда лучше.

Ветер завывал, эхом разносясь в иззубренных скалах. Он стонал и пел, и душа Хьелль наполнялась глубоким беспокойством. Серая метель слепила, и девушка с трудом пробиралась по сонному городку, кралась переулками и пряталась в тени от имперских дозорных.

Было уже поздно, извилистые улочки тонули в густой темноте, а Хьелль не захватила ни фонаря, ни факела, чтобы освещать дорогу. Мрак едва разгоняли серебристые брызги света от окон и сияющий блеск золотых лент на мостовых и снегу. Интересно, сколько семей живут в Циндерфеле? Сколько их, тех, кто прячется за ставнями в своих домах? Тех, у кого все мысли заняты лишь повседневными хлопотами? Где взять деньги? Раздобыть еду, найти покой и уют? Здесь, под соломенными крышами, спят эти простые люди. Их не тревожат древние секреты и мистические силы. Покой их нарушает лишь завывание ветра и вечный холод, и душа Хьелль вдруг взорвалась завистью.