Кольцо Сатурна - [68]

Мысль моя все это время металась, точно вспугнутая птица у разоренного гнезда. Клочки воспоминаний, все только клочки, без связи и смысла. Но как это было? Как? Я должен вспомнить все по порядку, шаг за шагом, звено за звеном.

Прежде всего: верил ли я раньше, что Ирина ненавидит Томаса? Она постоянно раздражалась, говоря о нем. Но поводы были так ничтожны. Больше всего сердило ее, что мы часто заходили в ресторан сыграть партию на биллиарде и выпивали иногда слишком много. Когда она говорила: «Мне надоел твой Томас, я его не выношу», — я не придавал этому значения. Разве возможно было не выносить Томаса?

В тот год, когда мне, наконец, удалось победить сопротивление Ирины, когда, после долгой борьбы, она согласилась на брак со мной и приехала сюда, я тотчас же познакомил ее с Томасом. Это было незадолго до нашей свадьбы. Я помню, что мы случайно встретили его в кафе, куда зашли после театра. Ирина первая заметила Томаса и тихо спросила меня:

— Скажите, кто этот господин, которому все так приветливо кланяются? — и, глядя на него пристально, точно пораженная чем-то невиданным, она пробормотала тихо-тихо: — Боже, какое прекрасное лицо!

Я оглянулся и увидел Томаса, который смотрел на нас с большим любопытством.

— Но ведь это он, это Томми! — закричал я весело с счастливым смехом. — Дружище, иди же сюда! Знакомься, смотри и преклоняйся: вот она. Поблагодари ее за меня: она согласна, она дала мне слово. Слышишь ты это? Она моя, моя.

Как крепко стиснул он мне руку и как ласково заговорил с Ириной! В тот вечер я был безумно счастлив, и все же меня больно кольнула холодность Ирины к моему другу.

Она сидела за столиком кафе бледная, с грустными расширившимися глазами. Может быть, ею опять овладели сомнения? Может быть, она жалела, что дала слово?

— Мне не понравился ваш друг, — сказала Ирина, когда я провожал ее в отель. — По-видимому, ваш знаменитый товарищ страдает ужасным самомнением. Это сквозит в каждом его слове.

Этот отзыв больно поразил меня. Она, та, перед чуткостью которой я преклонялся, могла так ошибаться, так близоруко судить о людях. Я горячо защищал Томаса. Мне ли не знать его кристально чистой души, его скромности и простоты? Ведь мы выросли вместе, мы сблизились с детских лет, мы были товарищами в школе, в университете. Вся жизнь Томаса прошла на моих глазах — мне ли было не знать его?

Но Ирина, в ответ на мои возражения, только покачивала светлой головкой и весело смеялась.

— Вы — идеалист, Андрей, вам все представляется в ином освещении.

Вскоре она вернулась домой в Москву. Я должен был приехать две недели спустя. День нашей свадьбы приближался. Перед отъездом я спросил Томаса, какое впечатление произвела на него моя невеста.

Странное замешательство несколько секунд не давало ему ответить; потом он сказал очень тихо и нерешительно:

— Она очаровательна… да, она восхитительна… Но я слишком мало говорил с нею и не могу себе представить, что она за человек.

Тогда я стал говорить ему об Ирине, об ее уме, характере. Он слушал, опустив голову.

— Да, все это хорошо, — сказал он тихо, когда я умолк. — И если она любит тебя, ты, конечно, будешь счастлив.

Если любит… Да, вот в этом было все горе. Ирина слишком долго колебалась. Я знал, что она еще не любит меня.

— Но я завоюю ее любовь. Я добьюсь этого! — с дикой отвагой воскликнул я. — Она согласилась стать моей, и теперь я покорю ее. Буду служить ей самоотверженно, буду молиться на нее, всю душу положу на то, чтобы заставить ее полюбить меня.

Томас еще ниже опустил голову.

— Все же было бы лучше, если бы она просто чувствовала к тебе такое же влечение, как ты к ней, — пробормотал он.

Но тотчас, заметив, что его слова огорчили меня, он поспешил прибавить:

— Только, ради Бога, не обращай внимания на мои слова. Ведь ты знаешь, как я робок и нерешителен с женщинами. Завоевать, покорить — это представляется мне неразрешимой задачей. Право, если не найдется ни одной, которая сама возьмет себе меня, я так и останусь не при чем на всю жизнь.

Он трогательно просил меня простить ему глупое предостережение и горячо желал мне счастья.

Я уехал в Москву. Томас обещал быть у меня на свадьбе, но накануне прислал письмо: он очень жалеет, но сейчас не может отлучиться ни на один день, так как взял на себя постройку финской церкви. Это был завидный заказ, значительный шаг вперед, и мне ничего не оставалось, как примириться с отсутствием друга на моем торжестве.

Мы увиделись четыре месяца спустя, когда я вернулся вместе с женой из свадебного путешествия.

Томас был весь поглощен своей работой и редко заходил к нам. К моему огорчению, Ирине он не нравился, и она оставалась с ним в холодных, далеких отношениях, без всякого намека на дружбу.

Все же в моем доме, где стало так уютно и красиво в присутствии молодой хозяйки, Томас иногда проводил свободные вечера. Но, точно чувствуя нерасположение Ирины, он охотнее сидел у меня в кабинете. Мы пили, курили, болтали, играли в шахматы до тех пор, пока Ирина не звала нас ужинать.

— Как бы я хотел, чтобы ты подружилась с Томми, — часто говорил я жене.

Она улыбалась, качая головкой.