Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями - [27]

Уже перед самым отбоем хотел наведаться к фельдшеру, может быть, знает? Но не дошел: увидел за домиком тарахтящий трактор с большими санями. Десяток блатарей с тупым стуком бросали на сани трупы людей. Служитель лекпома едва успевал снимать фанерные номерки с оголенной ноги каждого погибшего. На квадратных фанерках стоял номер. Здесь, на «Незаметном» он был четырехзначным. По этим номеркам потом отыскивали «дело» и сдавали его в архив.

Удалось выбрать минутку, спросил фельдшера — не встречал ли среди больных или мертвых Васильева Бориса Денисовича. Тот удивленно глянул на Морозова, сказал:

— Видишь, я занят. Пройди, там на столе книга, полистай. Родственник, что ли?

— Мой дядя, — соврал Сергей. — Говорили, что в бараках, но я не нашел.

Бесконечные списки перелистывал он не с начала, а с середины 1937 года. На «Незаметном», открытом в 1935 году, уже погибло почти четыре тысячи заключенных.

Отца Бориса в списках, к счастью, не было.

Сергей пришел в барак, отогрелся у печки, лениво забрался на нары и все думал о тех бесчисленных 3867 заключенных, заваленных где-то в отработанных карьерах. И о том страшном «ускорении», которое началось с осени 1937 года.

Прав Николай Иванович Верховский: это лагеря для уничтожения. И сколько в них погубят людей — сказать невозможно.

От таких мыслей долго не мог уснуть, вертелся страшный вопрос: а под каким номером уйдет в небытие Сергей Морозов, уже третий месяц причастный к отлаженной машине смерти? И какую причину гибели поставит против его фамилии лагерный фельдшер?

Всё, что произошло на другой день, казалось игрой случая.

В утренней беготне по освещенной прожекторами зоне, в толчее столовой взгляд Сергея скользил по сотням лиц в надежде найти отца Бориса. Как только кончился завтрак, он побежал в барах и пробрался к месту, где лежал Николай Иванович, чтобы сказать ему о своих пока безрезультатных поисках. Но Верховского на нарах не было. Кто-то из соседей видел, как ему принесли костыли и велели идти к лекпому. Значит, до вечера. Утром уже не успеть. И он пошел к вахте.

Колонна уже построилась у ворот, сжалась, теплое дыхание видимым облаком подымалось в черное небо, люди топтались с ноги на ногу. Никто не разговаривал. В воротах стояли нарядчик и начальник охраны, они пропускали мимо себя просчитанные бригады и передавали конвоирам, толсто одетым в тулупы, с винтовками в обнимку.

— Третья бригада… Четвертая, пятая… Четырнадцатая — стоп! — вдруг скомандовал нарядчик и повелительно указал рукой: — В сторону, быстро, быстро! Пятнадцатая, шестнадцатая… Да не спите вы на ходу!

Нарядчик прогонял мимо четырнадцатой длинный строй, а бригадир этой опасно оставленной бригады Сергей Морозов не знал, что и подумать. Куда их? За что?.. Вдруг стало страшно. Они не выполнили и половины недельной нормы, несмотря на всякие хитрости и приписки десятника. Туркмены беспокойно переговаривались, поблескивали глазами из-под лохматых папах.

Когда ворота закрылись, нарядчик скомандовал:

— В барак! Не раздеваться, ждать вызова.

Слава Богу, не в карцер. Может быть, на новую работу, за дровами? Это был бы подарочек, посидеть у костра, обжигая лицо и руки. Блатная работа — нарубить столько молодых лиственниц, сколько можно унести. Такую работу ежедневно выполняли бытовики, они ходили без конвоя.

Туркмены расшуровали в пустом бараке печку, облепили ее, как черные тараканы хлебную дёжку в избе, сняли папахи, сидели, стояли поглаживая коротко остриженные головы, калякали по-своему. Какие же они худые, подумал Сергей, увидев их без папах. Лица, обтянутые смуглой кожей, все косточки на виду, в чем душа держится. А в глазах голодная тоска, предвестница смерти. Себя он не видел, не хотел видеть. Такой же, конечно.

Морозов не полез на нары. Деловито обошел обе стороны барака, осмотрел потерянно лежащих больных, обмороженных — с тем особенным запахом распада, который сопровождал их. Спрашивал о Верховском. Нет, не видели они Николая Ивановича, не знали отца Бориса.

Тогда он пошел на фельдшерский пункт.

— Ну, зачастил, — сказал лекпом. — Чего еще?

— У вас не лежит Верховский, такой высокий блондин, позвоночник у него…

— Лежит. Его в больницу отправляем, в Оротукан. А что?

— Увидеть бы. Дядя мой, проститься надо.

— Иди, — немного помешкав, разрешил лекпом. — Много у тебя дядьев…

Николай Иванович лежал у окна, на вершок покрытым льдом, спина в самодельных лубках, они его приподымали, лежать, конечно, неудобно и, наверное, больно. Обрадовался, руки поднял, на глазах слезы.

— Какими судьбами, Сережа?

— Искал отца Бориса по всем баракам. Решил заглянуть сюда. Мою бригаду завернули от ворот. Какая-такая причина, не могу понять. Как вы?

— Увезут меня, Сережа. В больницу или куда… Болезнь серьезней, чем думалось, могут отняться ноги. Лежачий до конца дней. Может, и к лучшему, здесь так и так — конец.

— Ну что вы! Обойдется, вот увидите. А что в больницу… Все-таки лучше, чем в забое.

— Прошу тебя еще раз… При первой возможности сообщи моим, домой. Только без всех этих ужасов, иначе письмо не дойдет. Напиши, что я жив, работаю и все такое. Адрес не потеряй. И остальных наших ищи, Бориса Денисовича, командира, Супрунова. Уж раз мы сошлись в этом аду, останемся братьями до конца.