Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями - [11]

За эти дни Николаю Ивановичу Верховскому удалось наладить почтовую связь с женской зоной. Две зоны разделялись плотным деревянным забором с колючкой поверху. По ночам вдоль забора с обеих сторон по натянутой проволоке бегали овчарки, днем собак забирали. Верховский написал письмо с просьбой поискать среди женщин Надежду Семеновну Верховскую и Анну Васильевну Черемных, ответ просунуть в ту же щель между тремя и четырьмя часами. Несколько дней он прогуливался у щели, на пятый, кажется, день увидел на земле ниткой сшитую четвертушку бумаги. Дрожащими от волнения пальцами Николай Иванович развернул бумажку и увидел: «В трех бараках нет женщин с такими фамилиями. Будем искать дальше. Вас просим поискать в зоне Андрея Никифорова, Авеля Корадзе, Исаака Левина. Через три дня придем к забору».

Все друзья приняли участие в этом поиске, оставив в бараке только отца Бориса. Ходили по баракам и выкрикивали фамилии. И в первом же к ним бросился бородатый человек с сумасшедшими глазами: «Я Исаак Левин! Я — Левин!» Верховский вышел с ним во двор и спокойно объяснил, что ему делать.

Никифорова и Корадзе так и не обнаружили. В назначенный срок Николай Иванович, вроде бы прогуливаясь, просунул в щель письмо Левина и поднял с земли бумагу. В ней сообщалось, что ни Верховской, ни Черемных в зоне нет.

Пудовая тяжесть упала с сердца двух людей. Впрочем, это не означало, что дома у них все благополучно: ведь были и другие лагеря и ссылки…

О Колыме, сколько не расспрашивали, никаких сведений собрать не удалось.

А вскоре пошли слухи, что на рейде уже стоит пароход. Видимо, за ними. Слегка притупившийся страх возник с новой силой. К пересыльному лагерю уже привыкли' режим здесь не казался хуже тюремного, одни прогулки под солнцем для них, утомленных каменными мешками, много чего значили. И кормили все-таки лучше, чем в тюрьме, так что слух об этапе вызвал не радость, а огорчение. Неизвестно, что ждет их на Севере.

Дни все еще стояли теплые и тихие, хотя уже заканчивался октябрь, мелкие деревья и кусты пожелтели, при порывах ветерка с них летел сухой лист. Запах моря ощущался все явственней.

Прошло еще два дня. После завтрака, на третий день в пяти первых бараках было объявлено:

— Выходи с вещами! Строиться по четыре!..

И началась карусель.

Едва ли не все блатари из пяти первых бараков тотчас перебрались в другие бараки, из которых заключенных пока не брали. Колонна строилась под крики, ругань и побои. У каждого десятого конвоира на поводке бесилась, овчарка.

Знакомый двойной пересчет у вахты, команда «садись!» за вахтой, ожидание последних из пятого барака. И снова «подъем! Шагом а-арш», шарканье ног вдоль склона по пыльной, желтой дороге, затем крутой поворот вниз, десять раз повторенная фраза «шаг вправо, шаг влево — стреляю без предупреждения!» И выстрелы, но без жертв, только в качестве угрозы.

На какой-то вынужденной остановке, оказавшись рядом с серым валуном, Сергей без размышления вскочил на камень и огляделся. Он увидел внизу туманную гладь синевы, у которой не было предела. Море… Он впервые смотрел на близкое это чудо, величавое и спокойное в своей безбрежности, со скальными островами, вокруг которых тонким кружевом белели волны прибоя. В километре или двух от берега стоял корабль, другой шел, кажется, тоже сюда. От причала первого к его борту ходили и швартовались или отваливали карбасы или как их там… Шла погрузка. Голова их колонны терялась за редким лесом. А сзади, скрываясь за высоткой, темнел хвост бесконечного потока. Тысячи людей двигались от лагеря к берегу моря. Там начинался далекий путь на Колыму.

Кто-то рывком сдернул Сергея с камня. Он упал, сразу вскочил. Черемных с покрасневшим лицом выговаривал ему:

— Тебя предупреждал конвойный. А ты стоял, как идол. Он уже патрон в патронник загнал. Оглох, что ли?

— Не слышал, виноват, — проговорил Сергей. Он и в самом деле был так увлечен новой для него картиной, что мог стать жертвой конвоира. Понял это с опозданием. И признательно, с чувством пожал руку Виктору Павловичу.

Колонна продвигалась, часто останавливалась, Сергей шел и думал о той массе людей, которым предстоит отправиться в неведомую даль. За две-три минуты, пока он удерживался на камне и окидывал взглядом картину передвигающихся масс, в его воображении возникла и не отходила одна строгая мысль: вся эта мрачночерная людская лента, которая целиком будет проглочена корабельным чревом, состоит из чьих-то отцов, дедов или детей; что тут есть работяги, военные профессионалы, ученые, наверняка найдутся артисты и поэты, быть может, гении и национальные герои, словом, гордость русского народа. В этой гуще, конечно, немало и гадкой накипи человеческой. Всегда разделенные, далекие друг от друга, они смешались здесь в однородную массу, уравнялись по образу жизни, по виду, словом, стали рабами, как становились ими в давние времена древнего мира, когда властвовали над государствами диктаторы или временщики вроде озверевшего Суллы или неудавшегося поэта, ставшего, императором Нероном.

Тяжкие мысли бродили в его молодой голове. Почему это произошло в стране, потянувшейся к небывалому еще светлому социализму? Писали, что суровые наказания есть один из методов подхода к социализму, чуть ли не обязательное «очищение» страны от мешающих социализму. Как на волне гуманнейшей революционной переделки поднялись и выросли волчьи нравы? Разве нужен великой стране такой социализм, при котором гибнут невинные, просто заподозренные, как отец Борис, Виктор Павлович, Иван Алексеевич, Николай Иванович, как он сам, Сергей Морозов? Всех их назвали «врагами народа», засадили за прочные стены, окружили овчарками-людоедами и теперь везут… Куда везут? Зачем везут? Наверное, затем, чтобы в этом далеке просто извести всех собранных, чтобы сгинули они в безвестности.