Кольцо призрака - [7]

Пусть, пусть, пусть… Но это не губы шептали, а что-то внутри нее, отпуская, смывая память. Ею овладело теперь только одно: нестерпимое ожидание, и она, замерев, торопила то, что приближалось к ней и сейчас должно было неминуемо разразиться. Она закрыла глаза, призывая на помощь темноту, и вот уже он, выстланный теплым мраком, – обморок предвкушения. И потому так неожиданно, страшно и стыдно было вернуться на поверхность, открыть глаза и увидеть, как бесконечно тянутся ее колготки. Андрей ловко стаскивал их, и они протянулись через всю комнату и дальше, две длинные, телесного цвета, плоские ноги. И вот уже Андрей там, в углу, вот он уже прошел сквозь стену, а все тянет и тянет. Анна видела его где-то далеко-далеко, но ослепительно ярко, как из темноты смотришь в замочную скважину. Господи, еще рывок, и он утянет ее куда-то. Анна завизжала от ужаса и вскочила, проваливаясь по колени в мякоть постели. Но Андрей кинулся на нее, подмял под себя. Тут, смилостивившись, начал слабеть и померк свет. Все ее естество открылось, жадно раздвинулось навстречу ему. Еще жарче, глубже, достать до самого дна. И страх, что этого не хватит. Еще, еще немного, иначе, если ее не накормить этим досыта, она не выдержит, умрет. А… вот оно. Несколько кипящих содроганий и провал в сытость, в небывалый покой.

Больше не было тела, только замирающее в глубине мерцание плоти. И темнота, теплая и густая, чтоб невесомо плавало то, что прежде было ее телом. Так вот оно что! Так вот все из-за чего! Как же так? А я даже не знала, что такое бывает. Серое лицо Милочки, когда она прибегает за больничным после аборта. Губы злые, синие, а глядят на меня с жалостью. Значит, она знает? А может, и еще кто-то знает. Все знают, одна я…

Тела не было, был покой и отсутствие тела. Она углубленно вживалась в затихающее наслаждение. Оно кончилось покоем, и это было счастье. Анна не спеша познавала себя, пугаясь еще открыть глаза. Андрей тихо и часто дышал рядом, и рука его, лаская, медленно скользила вдоль вытянутой руки Анны.

– Анна, Анна, даже не верю, – шептал Андрей. Анна с удивлением услышала: Андрей что-то говорит, может быть, даже давно говорит. – Любимая, это ты, теперь моя…

Это были те слова, которых Анна ждала, каждое слово было угаданным и падало в приготовленную теплую ямку души. И как досадно было внезапно услышать – что это? – да, цоканье копыт по грубому каменистому булыжнику совсем рядом за окном.

«Лошадь? Какая лошадь, откуда? – не удивилась, скорее подосадовала Анна. – Лестница, ведь была же лестница, мы поднимались долго, лифт не работал, много лестниц, потом Андрей… – ее мысль споткнулась на его имени. – Он нес меня на руках, ему было тяжело, я почувствовала. А копыта цокают будто прямо тут, за окном».

Стук копыт внезапно оборвался.

– У тебя синие глаза, – сказал Андрей тихо. Он все понимал и боялся разрушить полноту близости. – Такие синие. Я сразу все понял, а ты? А когда я дал тебе кристалл, ты взяла его так неуверенно. Потом я ждал тебя у поликлиники, целых пять дней… где ты была?

– Я брала отгулы, – ее голос погасили широкие складки бархата под потолком. Откуда-то сверху посыпалось на голое тело что-то мелкое, сухое. Пыль. Анна тихо дунула. В темноте засеребрилась ее грудь, поднялось вверх щекочущее облачко. Анна несколько раз коротко вздохнула, стараясь удержаться, и вдруг тонко чихнула.

– Ты чихаешь, как щенок, – растроганно рассмеялся Андрей.

Анна уже привыкшими к темноте глазами увидела нависшие над постелью грузные полукружья бархата. Пыльная ткань высвечивалась из темноты тускло-красным, и снова уходила вверх, и там высоко сливалась с мраком. Взгляду Анны приятно было следить за сводчатыми складками балдахина, подхваченными шнурами.

Послышался скрипучий писк, словно с трудом повернулась в узком горле бутылки стеклянная пробка, и сухой, как рассыпанное зерно, топоток спичечных лап, шорох хвоста. Кто-то мелкий тонко пробежал по паркету наискосок через всю комнату.

– Мыши? – пугаясь, спросила Анна. Теперь она ясно видела тяжело нависшую над ней шелковую кисть на крученом шнуре. Бархат спустился ниже, и было видно, как в его прогибах качалась пыль.

– Зажги свет, – шепотом попросила Анна, – я боюсь.

– Потом, – невнятно отозвался Андрей.

– Штору отдерни!

– Потом…

– Ну, пожалуйста, мне страшно… – Анна протянула было руку, но Андрей навалился на нее, перехлестнул ее тело рукой, сковав все движения.

– Почему? – замирая, прошептала Анна.

– Тише, тише, девочка, не надо, – Андрей шептал, еле шевеля губами, прямо ей в ухо. – Закрой глаза, спи, а я буду говорить.

– Говорить? Что говорить? – Анна попыталась освободить хотя бы руку, но Андрей каменно держал ее.

– Неважно, ты не слушай. Все будет хорошо, только не открывай глаза… Тот волос, который не упадет с головы без воли Его… И все равно, для них, для всех, для каждого последнего ублюдка столько свободы… Для каждого. Но ведь не пользуются. Это я только тебе говорю. А уж если осмелеют, такого натворят. И все губят. Не соображают, свобода – это тоже счастье. Бывает, и время дается на выбор, и каждой дороги по две, по три. Выбирай. А для меня всегда коридор!