Кольцо Либмана - [5]
А теперь совсем на другую тему: царские останки. Сам я там не был, но кажется, их можно осмотреть за полушку, кости, я хочу сказать, кости последнего царя и его семьи. Ужасающая драма… Их служанка, собачка и повар тоже были там, когда всю семью начали расстреливать в подвале; больше всего мне жалко почему-то служанку, собачку и повара.
Я видел похороны, печальный и торжественный момент захоронения. Я сидел дома, с позволения сказать, в своей комнате в Бад-Отеле, откуда открывается вид на море, и смотрел телевизор. Была пятница. На обед нам подали жареную камбалу. Только что заходил доктор. Пропустив рюмочку ликера, я смотрел горящими глазами на все эти далекие зимние картины и думал: там, в России, вершится исторический момент, а здесь жизнь течет себе, как ни в чем не бывало.
По морю ныряли лодочки; по пляжу прогуливался народ. Из-за этого контраста мне становилось все больше не по себе. Я смотрел то на траурную церемонию на телеэкране, чувствуя привкус рыбы во рту, то на отдыхающих на пляже, потом опять на гробы (которые под звон церковных колоколов вносили в храм на черных плечах), затем опять на пляж, на гробы, на пляж, на гробы, и так все быстрее. Голова у меня от этого стала совсем ватная, словно я с расстояния в две тысячи километров пытался проследить за ходом турнира по теннису.
Все всегда происходит в одно и то же время, но в разных местах, в этом-то, мне кажется, и беда, что одно с другим никогда не клеится. От этого я расстраиваюсь. Жизнь — одна большая трещина.
Стало холодать, здесь вообще, едва только солнце скроется за тучей, сразу пробирает сырость. Интересно, куда делась та дама с собачкой? Я посмотрел на часы на стене — уже два. Срочно пора куда-нибудь двигаться. Но куда? В каком направлении вести поиски? Когда в ноябре прошлого года меня поместили в этот роскошный курятник Бад-Отель, то уже на следующий день из своего кабинета на Зейлвег меня пришел навестить доктор Дюк.
— Красивый отсюда вид, — сказал он, разворачиваясь в сторону окна всем своим массивным корпусом, увенчанным маленькой головкой. — Мы бы с женой чего б ни сделали, даже на преступление бы пошли, только бы здесь очутиться.
«Что ж, — подумал я про себя, — вперед, ребята, доставайте свои ножи, ружья и капсулы с ядом!» Мне вспомнилась цитата из Слауэрхофа,[4] и я прочел наизусть целиком то самое знаменитое его стихотворение. Разумеется, про себя, потому что бормотать стихи вслух — это не для меня, да и, кроме того, мне известно, что у большинства докторов на поэзию аллергия. От нее они моментально покрываются сыпью. «Хоп-хе-хе!».
Так раньше всегда выкрикивал мой отец, старик Йохан Либманн, с двумя «н» на конце, после войны он ушел в дальнее плаванье, но через три года все равно угодил за решетку, в ту самую тюрягу под куполом в Хаарлеме, и все потому, что однажды поставил не на ту лошадь. Да уж, кто-кто, а я повидал закат семейств!
3
Кстати, раз уж речь зашла про кольца в сосках, то я вам про это еще не такое могу рассказать. Ведь жребий брошен, рубикон перейден, как там еще писатели пишут в книжках, одним словом, я решил последовать совету моей старой матушки Герды Либманн, урожденной Хейзинга, которая в эту самую минуту как ходячее растение заживо погребена в доме для престарелых в Хеемстеде.
«Нет худа без добра», — любила повторять она. Мудрая женщина! Если ты родом из Хаарлема, то жить в 3* немного стыдно. Здешний народ настроен на антисемитский лад, каждый прячет за спиной наготове руку, чтобы при случае вскинуть ее и прокричать «хайль». Но зато здесь у меня, согласно предписанию врачей, в двух шагах пляж и море, и к тому же масса времени для прогулок. Чтобы привести в норму свой организм, я взял за правило ежедневный трехчасовой моцион и вдобавок выработал известный ритм: в начале часок гулял неспеша, затем следующий час маршировал бодрым спортивным шагом и наконец в течение последнего часа устраивал себе коктейль из первых двух, так сказать, вперемежку, всего по чуть-чуть.
Слава Богу, в этом году выдался неудачный сезон, и даже в июле пляж был целиком в моем распоряжении. Иногда я задерживался в центре поселка, чтобы выпить чашку кофе, и тогда мне приходилось выслушивать жалобные песни хозяина кафе; пощипывая бахрому персидской скатерки, он вздыхал, что, дескать, жаль маловато туристов, «немчиков». Хм! И как у этих людей язык поворачивается? После войны здесь камня на камне не осталось, ничего кроме бесплодного песка дюн, все выжгли, взорвали. Как можно скучать по молодчику, который каждый вечер приходит избивать твою собственную мать?
Сезон не задался, но по мне-то это было как раз замечательно. Я не только придерживался всегда одного и того же ритма, но и носил всегда один и тот же костюм — летний из тонкой ткани цвета шкурки ящерицы, в нем я ходил вплоть до августа, до тех пор, пока в нем не становилось вдруг слишком жарко. Во всем следует уважать традиции. Природа консервативна, но супружеские измены способствуют переходу на более высокий биологический уровень. До чего же скабрезный автор, этот Дарвин! У кромки воды я засучил штанины, снял с себя носки и сандалии и сунул все это в фирменный пакет универмага «Спар». Лицо на солнце, ноги в холоде, прямо сказка!
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
Модный роман популярного немецкого писателя. Знаменитый композитор нанимает скромного аспиранта литобработчиком собственных мемуаров… Игра самолюбий и сладострастия, барочная атмосфера, заставляющая вспомнить о лучших вещах Джона Фаулза, тонкая ирония и убийственный сарказм — все это превратило изысканный роман немецкого автора в один из европейских бестселлеров на рубеже тысячелетий. Пасквиль или памфлет? Вот о чем спорит немецкая и международная критика.
Гретковска — одна из самых одаренных, читаемых и популярных польских писательниц. И, несомненно, слава ее носит оттенок скандальности. Ее творчество — «пощечина общественному вкусу», умышленная провокация читателя. Повествование представляет собой причудливую смесь бытописательства, мистики, философии, иронии, переходящей в цинизм, эротики, граничащей с порнографией… В нем стираются грани реального и ирреального.Прозу Гретковской можно воспринимать и как занимательные байки с «пустотой в скобках», и как философский трактат.