Колчаковщина - [68]

— Вон спрячься за шкаф.

Димитрий подошел к стоявшему в углу шкафу, открыл дверку, спрятался за нее. Через минуту вышел из-за дверки, протянул мужикам целлулоидную капсулу.

Вот документ.

Раскрыл капсулу, вынул из нее узенькую шелковую полоску.

— Читайте, товарищи.

Мужики нагнулись над документом…

Вышел Иван Бодрых на крыльцо. Трепыхается по широкой груди лохматая борода, смехом брызжут глаза.

— Хо-хо-хо! Большак, товарищи, объявился. Хо-хо-хо!

— О! Где ж документы у него были?

— В заднице!

— Хо-хо-хо!

— Ха-ха-ха!

— Ну те, Иван, к лешему, говори толком!

— Верно говорю. Штучка такая махонькая, вроде пузыречка, меньше наперстка, в свечку копеечную тоньшины… А в пузыречке ленточка, на ленточке все и написано.

— Хо-хо-хо!

— Вот это большак!

— Да уж этот всамделишный!

— Из самой Москвы, товарищи, от самого Ленина.

Трепыхается Иванова борода, сверкают веселые серые глаза.

— Хо-хо-хо! Как он с пузырьком-то… Хо-хо-хо!.. До ветру-то…

— Хо-хо-хо!

5

Прерванное необычайным происшествием заседание штаба продолжалось.

— У меня, товарищи, спешное дело, разрешите сделать доклад, — сказал Димитрий.

— Ну-к, что ж, делай.

— О вашем Сизовском восстании донес поп…

— Ах, язва эдакая… А нам и невдомек, куда девался наш попишка.

— Да, да. Вышел из села пешком, никто и не обратил внимания. Из уезда выслали двадцать конных милиционеров, я их встретил вместе с попом верстах в пяти от Сизовки. Показал документы, поверили, приняли за своего. Ну, поп мне все и рассказал. Я уговорил отряд подождать в лесу, пойду, мол, один сначала посмотрю, как и что там у бунтовщиков. Теперь ждут меня назад. Надо, товарищи, обдумать дальнейший план действий.

Мужики задумались.

— Н-да… Живьем бы взять милиционеров, без пролития крови. Двадцать винтовок нам бы шибко годились.

— Хорошо бы, да как. Сами оружия не отдадут.

— Придумать надо — как.

Все с надеждой смотрят на Киселева, — этот не подведет, этот придумает.

Димитрий подробно изложил, как, по его мнению, надо было бы поступить. Штаб к плану Димитрия отнесся одобрительно.

— А на всякий случай, чтобы крепче было, можно гостей и самогоном угостить. У вас самогон есть?

— Еще самогону не быть. Есть.

— Хороший?

— Хо-хо. Да супротив нашего самогону поискать.

— Вкатить бочонок самогону в штаб… Все посты снять… Людей с оружием спрятать…

Лицо Киселева наливается румянцем. Загораются глаза. Резкие отрывистые фразы звучат, как приказания.

— Согласны, согласны!

Иван Бодрых с любовной улыбкой оглядывает Димитрия.

— Товарищи, вношу предложение. Как, значит, товарищ Киселев человек партийный и в этих всяких делах понимает, назначить товарища Киселева начальником штаба.

Молодых восторженно вскакивает с места.

— Верно! Правильно!

Встает и Яков Лыскин. Протягивает Димитрию руку, крепко жмет.

— Как ты, значит… как мы… одним словом — единогласно.

Киселев взволнованно поднялся.

— Спасибо за доверие, товарищи!

К вечеру Димитрий подошел к лесу, где оставались дожидать милиционеры.

— Можно ехать, сбежали бунтовщики. Должно быть, кто успел сообщить.

Отряд выехал из лесу. Впереди отряда Димитрий и старший. Когда въехали в село, было совсем темно. Улица словно вымерла, нигде ни голоса, ни огонька. Подъехали к штабу шагом, спешились. В штабе сразу наткнулись на бочонок.

— Ну-ка, братцы, что в нем?

Окружили бочонок, открыли кран.

— Эге, самогон. И дух скусный.

Как торопились, даже самогон не успели выпить.

Старший принял строгий начальнический вид.

— Не трожь самогон, на военном положении мы! Может, зелья мужики подмешали.

Киселев дружески похлопал старшего по плечу.

— Ничего, по кружечке с устатку можно. Ушли бунтовщики, кого бояться.

Нагнулся к бочонку, нацедил себе кружку, старшему кружку, понюхал.

— Хороший самогон. Чокнемся.

Старшему приятно выпить с хорошим человеком. С улыбкой взял у Димитрия кружку.

— По одной можно.

Крякнул, вытер губы рукавом. Строго глянул на милиционеров.

— Ну, ребята, по одной можно.

Через час из штаба неслись громкие нестройные песни…

…Утром сунулись милиционеры во двор, Как кипятком ошпарило, — торчали перед дверью острые пики, поблескивали штыки.

— Братцы, засада!

Отскочили назад, захлопнули дверь. Все повскакали, бросились к окнам и тотчас же отскочили — внизу, под окнами, торчат пики, поблескивают штыки.

Старший протер глаза.

— Где человек из контрразведки?

— Нет человека. Ночью вышел, не вернулся. Видать, мужики захватили.

Со двора постучали. Старший подошел к припертой изнутри двери.

— Что надо?

— Пустите, переговорить надо.

— Нашел дураков, так и пустили.

— Всурьез говорю, от штаба я, переговоры иметь желаем.

— Как быть, братцы, пустить или не пустить?

— Надо бы пустить, может, на чём и столкуемся.

Чуть приоткрыли дверь.

— Ну хорошо, иди.

В сени вошел Яков Лыскин. С легкой усмешечкой оглядел милиционеров.

— Кто у вас старший?

— Я старший.

— Сдавайтесь. Штаб постановленье вынес, чтобы напрасно крови не лить, вам сдаться. Давайте оружие, вас самих не тронем.

Старший выпятил грудь, строго сдвинул брови.

— А ты кто такой? Я тебя за эти слова к стенке!

Яков Лыскин хмыкнул в бороду и внушительно сказал:

— Я штаб. А что к стенке, так ты, паря, не шибко… Вот, подойди-ка сюда.

Яков взял старшего, как маленького, за руку, подвел к окну, добродушно похлопал по плечу.