Колбаса - [2]

Тогда Сумасшедший таким же ходом подползает к Еве и просительно смотрит на нее. Ева, застывшая было со шваброй в руках, осторожно присаживается на его спину. Тот закатывает глаза и блаженно мычит. Художник, видя эту идиллическую картину, выходит, оправляя халат, из-за картины и как ни в чем не бывало подходит к ним, хотя останавливается все же чуть поодаль.

ХУДОЖНИК . Так ты ведь еще неделю назад был премьер-министром.

СУМАСШЕДШИЙ . Да ну его! Надоело. Куда ни приду, как скажу, что я премьер, так сразу бить начинают. Даже в родном сумасшедшем доме мордовать стали. И ладно бы только санитары, это дело давно привычное, а то ведь и свой брат-сумасшедший норовит по морде врезать. Я главврачу пожаловался. Какое у этих идиотов право бить меня, министра? Раньше же министров не били… А он говорит, будто у нас, в нашем сумасшедшем доме, как и по всей стране, теперь воцарилась демократия, поэтому каждый может врезать кому угодно, чем угодно и по чему угодно, в том числе и по министрам.

А почему же тогда, я спрашиваю главврача, того идиота, который уверен, что он молоток, никто не бьет, даже санитары. Так ведь он, отвечает мне главный, пользу приносит: гвозди головой заколачивает, а от твоей премьерской головы что за толк? Вот тебя и лупят. Тогда я и решил стать стулом, хоть какую-то пользу людям приносить. Надоело быть битым министром.

Сумасшедший пружинисто подымается и опускается на коленях и локтях, плавно покачивая Еву.

ХУДОЖНИК . Так бы сразу и объяснил, а то раньше: «Я министр, я премьер!» Ну, думаю, сосед окончательно с ума сошел, раз в министры подался. В наше время не то чтобы министром, даже мэром-то только самый отчаянный согласится стать. А стулом – это хорошо. (Подходит к Сумасшедшему и тоже присаживается на него.) Это ты вовремя решил стулом заделаться, а то вчера у меня гости опять расспорились, кто из них самый гениальный, и, как всегда, все стулья поломали.

Ева возвращается к уборке. Художник поудобнее устраивается на Сумасшедшем, пододвигает к себе столик с телефоном и набирает номер. За дверью слышится страшный грохот, будто тащат волоком огромный шкаф.

ЕВА . Ой, это он! ХУДОЖНИК ( вскакивая ). Кто «он»?

Сумасшедший уползает под стол.

ЕВА . Чижиков.

Открывается дверь, и два Пролетария втаскивают огромную кадку с Фикусом, затянутым марлей. Следом, вьтирая пот и отряхиваясь, входит Чижиков. На нем темный костюм, кроссовки и яркий галстук. Пролетарии вытаскивают Фикус на середину сцены и, опасливо озираясь по сторонам, пятятся к двери.

ПРОЛЕТАРИЙ (Чижикову). Ну, так мы зайдем… как договаривались? ЧИЖИКОВ (нетерпеливо машет им рукой: идите, идите, мол). Зайдете, зайдете.

Пролетарии уходят.

ЧИЖИКОВ (патетически выкидывая руку в сторону Фикуса). Вот! Вчера обещал – сегодня выполнил.

Все медленно подтягиваются к Фикусу, окружая его. Сумасшедший вылезает из-под стола и тоже подходит.

Чижиков жестом фокусника сдергивает с фикуса марлю и все, отпрянув на шаг, застывают.

Фикус, раскачиваясь из стороны в сторону, держит в листьях, как в руках, бутылку и стакан, наполняет стакан и медленно выливает из него в кадку. Тишина, слышны только бульканье и журчанье.

Все поражены, кроме Чижикова.

ЧИЖИКОВ . Это мы его в управлении приучили. Вначале мы выливали остатки от банкетов в кадку. А потом он и сам насобачился. Стащит бутылку – и в кадку. Но когда банкетов нет, сильно с похмелья болеет.

При слове «похмелье» Фикус вздрагивает и весь как бы сжимается.

ЧИЖИКОВ . Вот видите, его даже от слова этого корчит.

ХУДОЖНИК ( оглядывая Фикус). А что, он и слова понимает?

ЧИЖИКОВ . Не все, конечно. (Потом, как бы вспомнив, добавляет.) В основном неприличные.

Ева, повернувшись к Фикусу спиной, наклоняется, чтобы поднять стул. Фикус быстро повертывается в ее сторону и смачно хлопает ее листом по заду.

ЕВА . Ой!

ЧИЖИКОВ (Фикусу, агрессивно). Ну, ты, придержи лапы, это тебе не на банкете!

ХУДОЖНИК . Дела-а… ( Качает головой и не спеша закуривает сигару).

СУМАСШЕДШИИ . Какой-то ненормальный фикус.

ЧИЖИКОВ . Нормальный он. Просто когда переберет за воротник, то есть в кадку, начинает к дамам приставать, как наш Пал Палыч. (Он оглядывает мастерскую и, заметив пальмочку, показывает на нее и на Фикус.) Ты его подальше от пальмочки ставь. Она у тебя, я смотрю, совсем еще ребенок. А этот старый пень, стыди его не стыди, все к молодым лезет. Все маргаритки у нас в конторе загубил.

Фикус смущенно ежится.

ХУДОЖНИК ( отходя от Фикуса). В вашей конторе и саксаул завянет. А с чего ты, Чижиков, взял, что я его у себя оставлю? ЧИЖИКОВ ( удивленно ). Как с чего? Ты же вчера ночью в ногах у меня валялся, Фикус выпрашивал. Плакал, кричал, будто все тебя продали, что друзей нет, одни собутыльники. А Фикус, мол, это круто, это самое то, что тебе нужно. Даже Еву обещал мне за него отдать.

При этих словах Фикус распрямляется, а Ева замирает.

ХУДОЖНИК (вопросительно глядя на Еву). Правда?..

ЕВА (кивает). Да, так все и было.

ХУДОЖНИК (смущенно). «Обещал, обещал»… (Впрочем, смущение его быстро проходит, и он обращается к Чижикову уже с напором.) Ты тоже мне выставочный зал обещал пробить, я ведь помню. А то «обещал-обещал»! Гони зал и забирай Еву. А Фикус твой мне и даром не нужен.