Коко Шанель - [97]

* * *

Осенью 1940 года, пребывая в состоянии стерильной бездеятельности и как следствие в почти полном забвении, Габриель встречает человека, который станет ее возлюбленным на доброе десятилетие.

Нам памятно, что ее племянник Андре Паласе был взят в плен немцами в июне 1940 года. Будучи слабым здоровьем, страдая туберкулезом, как и его мать Джулия, он вряд ли выдержал бы лагерный режим – плохо отапливаемые бараки, скудные пайки… И главное, сколько времени продлится этот плен? Он мог там запросто протянуть ноги! Его нужно вызволить оттуда во что бы то ни стало! Но в какую дверь постучаться? Коко была давно знакома с немецким дипломатом Гансом Гюнтером фон Динклаге, родившемся в 1896 году в Ганновере. Мать его была англичанка, он получил прекрасное образование и одинаково блестяще разговаривал на языке Шекспира и на языке Расина. Живой и остроумный, страстный любитель музыки, он к тому же был еще и красавцем: высокий, худощавый, гибкий и стройный блондин с бесцветными голубыми глазами. Он нравился женщинам и не ведал числа своим победам. Будучи не в состоянии долго выносить это, его жена Максимилиенна, урожденная фон Шёнебек, подала в 1935 году на развод. Двумя годами ранее его назначили атташе при посольстве Германии на рю де Лилль, и он занимался связями с прессой. Он нанял прекрасную квартиру на Марсовом поле, в доме номер 41 по авеню Шарля Флоке и быстро сделался вхожим в самые лучшие парижские гостиные. Галантный дипломат, в котором, помимо других качеств, открылся великолепный танцор, шел нарасхват. Друзья без особой церемонности прозвали его «Шпатц», что по-немецки значит «воробей», за ту легкость, с которой он порхал по жизни и влетал, как пташка, в сердца самых красивых женщин. Не без задних мыслей ведомство министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа держало этого молодца, которого нельзя было воспринимать всерьез, у себя на службе: он, в ряду себе подобных, должен был своим шармом создавать лестный образ своей страны и своим очарованием компенсировать человеконенавистнические заклинания Гитлера. Эта задача как нель-зя лучше подходила бесстрастной личности, жаждавшей одних только удовольствий и, как можно было догадываться, отнюдь не блиставшей страстностью нацистских убеждений. Фактически его главной заботой в эти годы было остаться в обожаемом им Париже.

Слухи об этом плейбое, столь популярном в многонациональном высшем обществе, доходили до Коко еще до войны – она была наслышана о нем как о превосходном игроке в поло, участвовавшем в матчах в Довиле и коллекционировавшем спортивные трофеи-кубки. В дальнейшем ей не раз приходилось встречать его в свете; но пока что отношения между ними были лишь те зыбкие, что возникают у людей, которых случай время от времени сводит на званом обеде или бале.

Вполне естественно, именно к Гансу фон Динклаге обратилась Габриель в попытке вернуть племянника из неволи. Галантный немец пообещал похлопотать. Кстати, он всегда всем обещает… Демарши, подобные тому, что предприняла Коко, не были в ту пору редкостью. Это объясняется очень просто: в немецких лагерях содержались свыше полутора миллиона пленных, и те французы, кто был знаком с оккупантами, пользовавшимися хоть каким-нибудь влиянием, осаждали их с просьбами. Так, Саша Гитри, чья известность свела его с немецкими властями, пользовался этим, чтобы освобождать военнопленных – однажды ему удалось вызволить десятерых за один раз. Ему посчастливилось даже вырвать Тристана Бернара из когтей гестапо…

Но Ганс фон Динклаге не был фигурой настолько влиятельной, чтобы на него можно было положиться. И то сказать, чего вы хотите от воробышка? Прошло шесть месяцев после обращения Коко, а Андре Паласс все еще находился за колючей проволокой… Но сама она поддалась чарам красавца-немца. Она приближалась к своему шестидесятилетию – может, судьба посылает ей последнюю страсть, ей, чувствующей себя такой одинокой! Тем, кто позже станет попрекать ее национальностью возлюбленного, она ответит так: «Когда тебе столько лет и молодой человек оказывает тебе честь ухаживанием, разве станешь требовать у него анкеты?»

Коль скоро сам фон Динклаге не располагал достаточными полномочиями, чтобы освободить Паласса, он представил Коко Теодору Момму, немецкому офицеру, прекрасному кавалеристу, победителю стольких состязаний по конному спорту. Но главное было в другом – он отвечал в оккупационном правительстве за французскую текстильную промышленность. Это была прекрасная инициатива: ввиду прошлых заслуг Габриель можно было бы найти какой-нибудь предлог для освобождения ее племянника. Момму открылось, что Коко, помимо прядильной фабрики в Аньере, владела еще одной – в Маретце, близ Камбре, на севере страны. После 1939 года эта фабрика была закрыта. Так почему бы теперь не открыть ее вновь? Надо, чтобы французы вновь приступили к работе! Разве не так? А если предприятие будет открыто, потребуется компетентный директор. Сказано – сделано! Бывают и посложнее задачи…

Нужно ли говорить, что Коко питала бесконечную благодарность Шпатцу за то, что он представил ее Теодору Момму – ее привязанность к нему от этого только возросла… Очевидно, об их идиллии ведали несколько друзей Коко, но и только. Шпатц, вновь привлеченный к дипломатической службе рейха, естественно, постоянно одетый в гражданское, превосходно говоривший по-французски, был человеком сдержанным. Не следовало ждать, что он станет распространяться о порочащих его связях – начальство тут же пришло бы к выводу, что ему, занятому лишь галантными делами и не блещущему видимой пользой, не место в оккупационной армии. Тогда ему могла грозить отправка на Восточный фронт, – а ведь начиная с конца 1941 года сама мысль об этом приводила немцев в ужас. По подсчетам Аугуста фон Кагенека, начиная с 1943 года средний срок выживания желторотого младшего лейтенанта на русском фронте составлял пятнадцать суток. Направление на Восточный фронт часто служило угрозой, а то и санкцией для тех из личного состава, чей образ мышления или польза не могли быть признаны удовлетворительными…