Коко Шанель - [80]

Очень быстро оказалось, что инициатива «Царя Голливуда», как величали Сэма Голдвина, обречена на провал. У кинематографа собственные законы. Он в еще большей степени, нежели театр, нуждается в преувеличении эффектов, чтобы произвести впечатление на публику; между тем как женщина в костюме от Шанель – это сама трезвая элегантность; элегантность, которая не бросается в глаза с экрана. Между тем кинозвезда как раз должна выделяться из толпы актрис. Она должна заставить зрителя забыть об остальных, а для этого требуется нечто магическое, затмевающее с первого раза всех конкуренток. Кому захочется, чтобы звезда осталась незамеченной? В этих условиях стало очевидно, что творчество Шанель по самой своей природе не рассчитано на то, чтобы создать мишурный блеск актрисе. Доказательством тому служит хотя бы тот факт, что даже если фильмы, костюмы для которых создавала Шанель, получали благоприятные рецензии в прессе, сами наряды удостаивались лишь кратких комментариев. Ожидания, что они принесут успех картине, оказались сильно преувеличенными. Более того, с самых первых шагов Габриель по земле Америки противостояние между волей продюсера и устремлениями кинозвезд пошла по нарастающей, грозя перерасти в настоящую войну. Будучи реалистами, Голдвин и Шанель сошлись во мнении, что эксперимент лучше прекратить. Второго визита великой кутюрье в Голливуд так и не последовало. Но прежде чем вернуться в Париж, Габриель, которой было не занимать деловой хватки, искала встреч в нью-йоркском мире моды с целью расширить свое влияние. Она начала с того, что принялась обольщать двух американских императриц моды – директрису «Харперс базар» Кармел Сноу и владелицу журнала «Вог» Маргарет Кейс. Оказанный ей прием был тем теплей, что главными редакторами этих двух журналов были эмигранты из России: им ли не помнить, сколько сделала Габриель для их соотечественников! Не она ли, к примеру, пригласила на работу на рю Камбон великую княгиню Марию – сестру Дмитрия, кузину самого царя – возглавить ателье вышивки? Впоследствии Мария обосновалась в Нью-Йорке. Кстати, русская колония на Манхэттене была весьма значительной; некоторые из ее членов были хорошо известны в культурной американской среде, в особенности бывшие дягилевцы Леонид Мясин и Джордж Баланчин. Они блистали на сцене «Метрополитен-опера»; им аплодировали многочисленные соотечественники, оказавшиеся в изгнании, среди которых были и княгини (пусть не все – по крови), и великие князья, в той или иной степени утратившие свое состояние. С другой стороны, многочисленные американские клиентки Коко, узнав о ее визите в Нью-Йорк, почитали за честь пригласить ее к себе – разумеется, вместе с польской спутницей. Обеим подругам, для которых этот визит в Нью-Йорк был первым, довелось сделать немало удивительных открытий, о которых впоследствии поведает Габриель. Вот как-то раз случилось им обедать у одной жительницы Нью-Йорка, а на вечер они были приглашены в «Метрополитен-опера» на спектакль русского балета и боялись, как бы не опоздать. Что же сказала им на это хозяйка? «Не беспокойтесь, второй акт начинается не раньше десяти». Подруги с изумлением узнали, что таков обычай… Возмущенная Мися блистательно ответила, не обращая внимания на то, как отреагирует хозяйка:

– Мадам, а у нас в Париже зрители ждут танцовщиков, ибо те предъявляют в свое оправдание талант!

Однако во время спектакля спутница Шанель оказалась во власти стольких воспоминаний, нахлынувших на нее разом, что от волнения она была не в состоянии все это вынести. Мися шепнула на ухо Коко: «Поедемте скорей, я больше не могу…» Габриель стала извиняться – ведь ей ничего не оставалось, как проводить подругу. Но, видно, до самого смертного часа их нью-йоркская подруга будет убеждена, что высший шик по-парижски – это приехать на спектакль точь-в-точь к началу, а покинуть зрительный зал задолго до конца…

Само собой разумеется, Габриель не могла обойти стороной квартал в деловой части Нью-Йорка, аналогичный парижскому Сантье – там, где продают одежду и ткани. Но в первую очередь ее интересовали магазины, где продавались копии ее творений, а именно: «Сакс», «Лорд энд Тейлор», «Маси'з», «Блумингдейл». Излишне объяснять, что кроились они отнюдь не из тех тканей, что на рю Камбон. Габриель узнала, что после нескольких месяцев экспонирования они будут проданы за несколько долларов у Клейна, на Юнион-сквер. Там, в огромных залах, увешанных зеркалами, толпятся сотни женщин, выбирая и примеряя – на принципах самообслужи-вания – бесчисленные платья под присмотром нескольких служащих. И всюду развешаны таблички на всех языках, какие только встретишь в Нью-Йорке – от польского до идиш:

«Не пытайтесь воровать. Наши детективы работают повсюду».

Или такое:

«Прицеплять жевательную резинку к умывальной раковине строго воспрещается!»

Но Габриель отнюдь не видела ничего неуместного в том, чтобы ее платья продавались вот так – и в этом было ее радикальное отличие от своих подруг по ремеслу. Она была противницей того, чтобы мода приходила с улицы, зато желала, чтобы она туда спускалась – это было ее кредо.